Большие дела - Дмитрий Ромов
На самом деле, не тут же, а через три часа. Уже утро. Я умываюсь, холодной водой и бужу Пашу. Сегодня будет много дел, и если всё сделаем, то успеем ещё на вечерний самолёт. Но прежде всех прочих дел нужно сделать одно, самое на этот момент важное.
Мы выходим на улицу и ловим попутку. Б-р-р-р… холодина. Адрес я знаю, этим я уже давно озаботился. Главное вовремя подъехать, чтобы не разминуться и чтобы не стоять два часа раздетым перед домом. Мороза, конечно, нет, но и не май месяц, прямо скажем.
Мы выходим из машины и останавливаемся у подъезда. Я осматриваюсь. Скорее всего, от дома он пойдёт через этот пустынный скверик. Хорошо, только… Блин, так он уже идёт. Вон его фигура в шинели.
— Погнали, Паш. Но смотри у меня, пальцем к нему не прикасайся, понял? Даже если он убивать меня будет. Чтоб всё по-джентльменски.
— Угу, — не слишком убедительно кивает он и уже бежит вслед за лётчиком.
Я нарезаю за ним. Арсений идёт, гордо подняв голову и даже не оборачивается. Действительно, кто может угрожать целому майору авиации рядом с собственным домом? Оказывается, кое-кто может. Мы легко догоняем его и перегоняем.
Ф-у-у-у… Вот и разогрелся заодно. Хорошо, что не пил вчера.
— Здорово, майорчик, — бросаю я, разминая шею.
— Чего тебе надо? — нервно спрашивает он.
— Объяснить тебе хочу кое-что, — отвечаю я, до хруста разминая кулаки. — Так объяснить, чтобы ты понял. Безоговорочно, безусловно, раз и навсегда. Чтобы до тебя дошло и чтобы ты никогда не смог забыть это моё объяснение. Чтобы долгие годы в инвалидном кресле только об этом и думал. Думал и благодарил, что жив остался. Если ты, конечно, останешься. Но, надеюсь, выживешь, я же добрый, по большому счёту. Ну что, готов поговорить? Давай.
— Я с тобой говорить не собираюсь! — изображая гнев, заявляет он. — Нос ещё не дорос со мной разговаривать!
— Сейчас проверим, Арсенчик, сейчас проверим.
4. Вы поняли вопрос?
— Да чё ты припёрся сюда?! — практически орёт Арсений. — Ещё и с громилой этим.
Редкие прохожие оглядываются.
— Чё ты строишь из себя, а? — продолжает он. — Ты ишак вонючий! Ты чё думаешь, тебя кто-то слушать будет? Ты гориллу свою убери! Ты дешёвка, а не мужик, ты понял? Чё ты хочешь?! В тюрягу загреметь хочешь? Я тебе устрою, малолетка! Я тебя лично ментам сдам! Пошёл ты на хер, ты понял? Я подстилку твою, тебя и мать твою в рот…
Я не даю ему закончить, чтобы не пришлось убивать, честное слово, потому что едва ли смогу противостоять соблазну. В общем, заряжаю ему роскошный поджопник. Такой, что он еле на ногах может устоять, но его цигейковая шапка с кокардой слетает с головы и падает в холодную ноябрьскую лужу.
Арсений бледнеет от злости, глаза буквально белыми становятся, кулаки сжимаются, и желваки на скулах начинают гулять, как бешеные.
— Ах, ты пи*ор, — рычит он и, стиснув зубы, бросается на меня с кулаками.
Я ставлю блок, просто и бесхитростно отводя его руку в сторону и с удовольствием бью головой в нос. Раздаётся хруст и он, отшатнувшись, отступает на пару шагов.
Он меня бесит. И не столько от чувства опасности и не из-за инстинкта охотника сейчас колотится моё сердце. И не из-за какой-то там угрозы вырывается оно из груди. Гнев заставляет меня терять самообладание. И бессилие, потому что я начинаю понимать, что ничего из моей затеи не выйдет.
— А-а-а-а… — воет он. — Паскуда! Я за таких тварей, как ты, жизнью каждый день рискую, подонок!
— Значит так, защитник, — говорю я, отрывая его руки от лица. — Слушай сюда, крыса штабная. Если ты ещё раз к Ирине…
Он не даёт мне договорить и плюёт в меня своей поганой кровью. И тут же получает по уху так, что летит вслед за своей шапкой. Я накланяюсь над ним и, схватив за ворот, вытягиваю из ледяной лужи и помогаю встать на ноги.
Придерживая за шкирку, я разглаживаю шинель на его груди.
— Слушай внимательно, ублюдок, — говорю я. — Убивать я тебя не хочу, ты понял? Но, если ты продолжишь в том же духе, мне придётся из тебя дух выбить. Улавливаешь мысль? Значит, запоминай. Если ты ещё хоть раз приблизишься к Ирине хотя бы на…
— Я её так отделаю, — хрипит он, брызжа кровавой слюной, — что она всю оставшуюся жизнь под себя ссать будет. Понял, га*дон?
Вот урод! Сука! Я не сдерживаюсь и вбиваю кулак ему в зубы. Не костяшками, а основанием, как кувалдой. Он снова падает, и в этот раз я не тороплюсь его поднимать. Наоборот, не сдерживаю себя и дважды пинаю по рёбрам.
Задыхаюсь от гнева! Ненавижу, когда меня доводят до такого! Вот сука! Знаю, что остановиться будет очень трудно, но ничего поделать не могу. Демоны мести разрывают…
— Судя по всему, — стараюсь я взять себя в руки и говорить спокойно, — ссать под себя всю жизнь будешь ты. И на бабу уже не залезешь никогда, слышишь меня? Я сейчас тебе это устрою.
— Все руки твоей сучке переломаю, — клокочет голос в его глотке, — все ноги… Ссать на неё буду, на бл*дь твою, я ей розочку забью…
Жесть, это что за мразь такая, откуда такие вообще берутся? Впрочем, сейчас я об этом и не думаю, мне просто крышу сносит, накрывает чёрной волной, и я начинаю молотить его по роже, по зубам, по носу. Довёл, сука, ну так на, получай, наслаждайся. Ты этого хотел?
Я останавливаюсь, когда меня оттаскивает Паша.
— Хорош, хорош, Егор, перестань, — повторяет он. — Пошли отсюда скорее.
— Погоди… — мотаю я головой. — Давай его на лавочку посадим, а то захлебнётся, тварь. Грех на душу брать ещё…
Мы перетаскиваем его на лавку и он вращает глазами и пытается сказать что-то гадкое. Козлина.
— Если стуканёшь, — показывает ему Паша свой внушительный кулак, — я лично тебя порешу.
Мы пробираемся через кусты и выходим к дороге. Меня колотит. Я сейчас и медведя бы разорвал голыми руками. Паша ловит машину и мы едем в гостиницу. Блин, но дело-то не закончено. Надо же ей было такого мудилу подцепить. Проблема-то нифига не решена. Мало того, что он на меня заяву накатает, так ещё и Ирку из-за него дёргать будут.
А он раздует и аморалку, и ещё что-нибудь, при том, что ей на новом месте это вообще не в жилу. И так назначение было проблемным из-за Снежинского, а теперь ещё этот урод, ссыкливый, но упёртый. Он психопат, сто процентов.
Мы заходим в гостиницу и в фойе сталкиваемся с Абрамом, идущим в окружении нескольких крепких парней.
— О, Бро, здорово.
