Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1993 №06
Это явление было известно еще месопотамским астрологам и жрецам. В одном из гимнов, датируемом XVIII веком до н.э., говорилось: «Верховный бог Мардук украсил небесный свод великими созвездиями, определив для каждого из них две тысячи лет. Первую двойную тысячу лет поручил он стоять на страже Близнецам, на смену им должен был прийти Телец, а тем временем Овен дожидался своей очереди».
В I веке до н.э. греческий астроном Гипарх открыл это явление самостоятельно. Тогда точка весеннего равноденствия находилась в созвездии Овна. В настоящее время она передвинулась в созвездие Рыб. Поправкой на прецессию, кстати, объясняется перенос календарных дат с разницей в 13 дней, произведенный декретом Советской власти в 1918 году.
В связи с прецессией весьма любопытный розыгрыш предлагал астрологам астроном Б.Маей. Он назначил премию в 10 тысяч долларов тому из них, кто сумеет во время полного солнечного затмения 11 июля 1991 года сфотографировать... солнечную корону на фоне созвездия Рака. По астрологическим канонам Солнце в этот момент должно находиться в середине зодиакального знака Рака, хотя в действительности оно будет в созвездии Близнецов, на расстоянии 10° от границы с созвездием Рака. Ни один астролог не представил до сих пор фотографию, дающую ему право на объявленную премию.
Астрологическая практика оставалась неизменной в течение тысячелетий в построении своих расчетов на движении планет, как они наблюдались и объяснялись астрологами древности, то есть исходя из геоцентрической модели Вселенной Птолемея, а не из гелиоцентрической реалии Солнечной системы Бруно и Галилея.
На примитивном первобытном уровне находится и причинно-следственная связь зодиакального созвездия с субъектом астрологического прогноза. Прогноз строится по принципу подобия. Например, если человек родился под созвездием Льва, то характер и поведение его должны уподобляться нраву царя зверей.
Чем такое представление отличается от тех предрассудков средневекового Ирана, которые отметил Джала-ладдин Руми в XVIII веке (один из жителей Казвина просит банщика выколоть на его теле знак зодиака, под которым он родился. «Изображением льва укрась мне плоть! Чтоб сам во льва отныне превратился. Я тот, кто под созвездьем льва родился...»)?
Однако еще древние римляне высмеивали астрологические гороскопы. Сатирик Петроний писал: «Извольте видеть: вот это небеса, а на них целая дюжина богов сидит. Вот, значит, как вертятся они, двенадцать обличиев и выходит. К примеру, Баран вышел. Ладно! Кто, значит, уродился под тем бараном, у того и скотины много, и шерсти; голова крепкая, рожа бесстыжая! Не попадайся такому: забодает! Вот об эту пору школяров много родится да тех, что барашками завиты... Ну а там, значит, из небесов и Теленок выходит: народ тут все брыкливый родится, да пастухи, да разные вольнопромышленники. А когда двойни выйдут — родятся повозки парой, да быки, да двойчатки, да те еще, что «и вашим, и нашим». А под Раком я сам родился: вот и стою я крепко да цепко, и имеется у меня много и на море и на земле: рак-то ведь и туда и сюда годится... А на Льва родятся все обжоры да командиры разные, на Деву — бабье всякое, да беглые, да те, кому на цепи сидеть; а как Весы выйдут, родятся все мясники да москательщики, да хлопотуны разные, а на Скорпиона — боже упаси — родятся такие, что и отравить, и зарезать человека готовы; на Стрельца пойдут все косоглазые, на Козерога — все бедняки, у кого с горя шишки растут; на Водолея все трактирщики, да головы тыквой, ну а под Рыбами — все повара да говоруны разные. Вот и вертится небо, как жернов, и все какая-нибудь дрянь выходит: то народится человек, то помрет».
За многие тысячелетия существования астрология так отточила свое оружие — арсенал всевозможных терминов, математические выкладки, геометрические построения, гороскопы, что неискушенному человеку действительно представляется, что он имеет дело с наукой.
Необходимо сказать несколько слов о Нострадамусе, поскольку его имя и его предсказания в настоящее время часто используются в спекулятивных целях. Мишель де Нотр Дам (как бы мы его назвали на современный лад) родился в 1503 году, был медиком и «футурологом», но отнюдь не астрологом. Все его катрионы — четверостишья-пророчества никак не связаны со звездами и астрологической практикой. Его предсказания касаются современной ему эпохи — борьбы Франции (белые) и Испании (красные), религиозных войн того времени между католиками и протестантами, между христианским миром и мусульманским Османским государством. Высказанные в завуалированной форме, эти прогнозы дали последующим поколениям толкователей его откровений возможность привязывать их к тому или иному событию европейской истории от XVI до XX веков и далее.
Но стоит ли прерывать разговор на этом? Психологи, изучающие феномен увлечения астрологией, считают, что вера в гороскопы и построенные на них предсказания поддерживаются тем, что они в сущности своей верны. Английский психолог Андриан Фарнем пишет: «... верны они потому, что эти высказывания настолько общи, уклончивы и туманны, что пригодны для всех и ни для кого».
Лев Галкин, археолог
Мавританка из Морэ — чернокожая дочь Людовика XIV?
В 1695 году госпожа де Мэнтенон торжествовала победу. Благодаря на редкость удачному стечению обстоятельств бедная вдова Скаррона стала гувернанткой внебрачных детей госпожи де Монтеспан и Людовика XIV. Г-жа де Мэнтенон, скромная, незаметная — и к тому же хитрая,— сумела привлечь к себе внимание короля-солнце 2, и тот, сделав ее своей любовницей, в конце концов тайно обручился с нею! На что Сен-Симон 3 в свое время заметил: «История в это не поверит». Как бы то ни было, а Истории, хоть и с большим трудом, все же пришлось в это поверить.
Г-жа де Мэнтенон была прирожденной воспитательницей. Когда же она стала королевой in partibus, ее склонность к воспитанию переросла в подлинную страсть. Уже знакомый нам герцог Сен-Симон обвинял ее в болезненном пристрастии к управлению другими, утверждая, что «сия тяга лишала ее свободы, коей она могла наслаждаться вполне». Он упрекал ее в том, что она тратила уйму времени на попечение доброй тысячи монастырей. «Она взваливала на себя бремя никчемных, призрачных, нелегких забот, — писал он, — то и дело отправляла письма и получала ответы, составляла указания для избранных — словом, занималась всякой чепухой, которая, как правило, ни к чему не приводит, а если и приводит, то к каким-то из ряда вон выходящим последствиям, горьким оплошностям в принятии решений, просчетам в управлении ходом событий и неправильному выбору». Не очень-то любезное суждение о благородной даме, хотя, в общем-то, справедливое.
Итак, 30 сентября 1695 года г-жа Мэнтенон известила главную настоятельницу Сен-Сира — в ту пору это был пансион благородных девиц, а не военное училище, как в наши дни,— о нижеследующем:
«В ближайшее время намереваюсь постричь в монахини одну мавританку, выразившую желание, чтобы на обряде присутствовал весь Двор; я предлагала провести церемонию при закрытых дверях, но нас уведомили, что в таком случае торжественный обет будет признан недействительным — надобно-де предоставить народу возможность потешиться».
Мавританка? Какая еще мавританка?
Надо заметить, что в те времена «маврами» и «мавританками» называли людей с темным цветом кожи. Стало быть, г-жа де Мэнтенон писала о некоей юной негритянке.
О той самой, которой 15 октября 1695 года король назначил пансион в 300 ливров в качестве награды за ее «благое намерение посвятить свою жизнь служению Господу в Бенедиктинском монастыре в Морэ». Теперь нам остается узнать, кто же она такая, эта мавританка из Морэ.
По дороге из Фонтенбло в Пон-сюр-Ионн лежит маленький городишко Морэ — опоясанный древними стенами, восхитительный архитектурный ансамбль, состоящий из старинных зданий и улиц, совершенно непригодных для автомобильного движения. Со временем облик городка сильно изменился. В конце XVII века там находился Бенедиктинский монастырь, ничем не отличавшийся от сотен других, разбросанных по всему Французскому королевству. Про эту святую обитель никто никогда бы и не вспомнил, если бы в один прекрасный день среди ее обитательниц не обнаружилась чернокожая монахиня, существование которой так поражало современников.
Самым удивительным, однако, было не то, что у бенедиктинцев прижилась какая-то мавританка, а забота и внимание, которые проявляли к ней высокопоставленные особы при Дворе. Если верить Сен-Симону, г-жа де Мэнтенон, к примеру, «то и дело наведывалась к ней из Фонтенбло, и, в конце концов, к ее визитам привыкли». С мавританкой она, правда, виделась нечасто, но и не так чтоб уж очень редко. Во время таких посещений она «участливо справлялась о ее жизни, здоровье и о том, как к ней относится настоятельница». Когда принцесса Мария-Аделаида Савойская прибыла во Францию обручиться с наследником престола герцогом Бургундским, г-жа де Мэнтенон повезла ее в Морэ, чтобы та могла собственными глазами увидеть мавританку. Дофин, сын Людовика XIV, видел ее не раз, а принцы, его дети, — раз или два, «и все они относились к ней добросердечно».
