Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1973 год
На телеэкране в последний раз мелькнула рука, метнувшая бутылку с зажигательной смесью, проплыло перекошенное от напряжения лицо, и мне почудилось, что я узнал Итиро Иосида, студента университета в Киото.
Владимир Цветов
Камни самоцветные, белые жемчуга
Когда бы я ни бывал в Петрозаводске, обязательно захожу в краеведческий музей, где работает мой старый знакомый Иван Михайлович Мулло. В последний свой приезд я зашел взглянуть на коллекцию камней, которые пока еще находятся в запаснике музея. Услышал я о ней случайно и, услышав, удивился: почему Иван Михайлович, с которым мы знакомы уже пятнадцать лет, никогда прежде не говорил об этом? Но позже узнал, в чем было дело. Ученые хотели разложить камни, что называется, «по полочкам», а потом уже выставлять для обозрения. Условно эта коллекция, лежащая в больших деревянных ящиках, была названа «Мировой коллекцией минералов». На протяжении многих лет несколько геологов пытались разобрать и классифицировать ее. Но, к сожалению, отступили перед трудностями: этикетки были утеряны.
За дело взялся научный сотрудник лаборатории минерального сырья Института геологии Карельского филиала АН СССР Егор Васильевич Нефедов. Ежедневно после работы часа три-четыре он проводил в музее. И отдавал исследованию каждый выходной день. Шло время, и подвал музея превращался в сказочную пещеру. На стеллажах выстраивались кристаллы изумрудов, друзы аметистов. Сверкали красные и черные гранаты, аквамарины, топазы, рубины... Нефедов вооружался справочниками, рассматривал образцы под микроскопом, проводил химический и спектральный анализы. Свыше пяти тонн минералов пришлось перебрать Нефедову. Теперь огромная работа закончена. Государственный краеведческий музей КАССР готовит выставку необработанных драгоценных и полудрагоценных камней. Но как и когда эта коллекция попала в музей? История эта, говорят, связана с повенецким жемчуголовом Данилой Евсеевичем Трошковым.
...Старик положил за щеку кусочек сахару и благодушно мотнул лопатообразной бородой.
— Я с жемчугами веки выжил, дети мои.
Данила Евсеевич нацедил себе еще чаю, подлил густой заварки. Чай стал бордово-черный. Старик не спеша выпил чашку, затем положил ее на блюдце кверху донцем. Отер губы длинной крепкой ладонью:
— Я в молодости прыток был. Везде успевал. И покрестьянствовал, и к ремеслу приладился. Ну и жемчужинки вынал. И в Повенчанке, и в Кене, и в Онеге, и в Водле под порогами. Пока эти реки сплавом не были испорчены, жемчугу добывали из них — страсть. Жемчуг дело интересное. На нем, кто умел, зарабатывал отчаянные деньги. Это, конечно, скупщики. Пронырливый был народ. Помню, из Питера шастали, из Петрозаводска. А самый торопкий был Палит Палитыч. Любил он сначала напоить человека, а потом уж цену свою навязать. Ну Палитыч — особая статья, о нем попозже, а пока я про жемчужины расскажу. Величали мы их по-разному. «Каргополочки» — самые крупные и покатистые. На каргопольских уборах их нашивали на самое видное место. Ну а вокруг всякая мелкая жемчужная зернь да еще бисер, чтоб дешевле кокошник был. «Каргополочка» стоила от семи до десяти рублев. Величиной была с крупную горошину. Выше «каргополочки» шли уж самые драгоценные, крупные жемчужины. Им званье было — «жемчужные огурцы». И те и другие в Питере шли ходом. Скупщики от нас каменно утаивали цену, какую им давали в Питере, но слухи доходили: цена была такая, что рад бы поверить, да не верится.
Похуже сортом и величиной шли «рыжички». Это розоватые жемчужины. Цена им была три рубля. У них форма была непокатистая. Скупщики так делали: кладут жемчужинку на блюдечко, да и дохнут на нее, не дунут, а вот именно дохнут. Коли от дыхания жемчужина не покатится, значит, «рыжичек» — неокатен жемчуг, кривобок. Некрупные черные жемчужины мы называли «чернавки», им цена была рубль за штуку. Ну а самая мелочь — «жемчужная зернь», той цена копейка.
На жемчужную охоту как найдет. Ино лето и лень вроде на мужиков напустится, и жемчужины не попадаются. А друго лето и тут и там лезет беспортошник в реку, и фарт получается. И тут вроде зудеть начинает в одном месте. Как бы заразна болесть. И мальчонки и девчонки — все лезут в воду: все раковины потрошат. Бывало, у Повенчанки все берега были белы от пустых раковин. Примечал я, что так на людей находило: когда весна водлива, а летось солнышко яро греет, тут и скупщиков налетит, что воронья. У нас и присказка была: «Солнце греет и палит — едет в гости Ипполит. Летось зябнут глухари — нет жемчужин, хоть ори». Ну Палит Палитыч хоть и не переплачивал, но, в общем, по справедливости платил. А один год понаехали темные люди, темные, что омуты в Повенчанке. И все конные. В наши леши места на телеге попадать в суху погоду тряско, а в сыру опаско — увязнуть можно. А на коню и к удаче скакать прытчее, и от лихого человека бока спасать ловчее. И вот наехали скупщики и начали воду мутить. Стакнулись меж собой: «За «каргополочку» кладем пять рублей, не больше». Ну мы, знамо, заворчали, как потревоженные медведи. И тут появляется немец. В шляпе, коротких штанах и мудрящих башмаках и с тросточкой. «На отдых. — говорит, — приехал, на охоту». А сам, дескать, инженер, родом из Немеции — мастер гранильных мануфактур. На вид рожа конопата, простофильска — ни дать ни взять нигижемский тугодум, но в охоте и штучных ружьях разбирался что надо.
Ну вот, скупщики этого немца призвали на совет. Дали ему натуральную «каргополочку». Тот повертел ее, крякнул, как приказчик после выпития чарки, и говорит:
— Красна цена— пять целковых. А скупщики:
— Слыхали, немецкий авторитет-с?
Ну поворчали мужики, поплевали в землю, а как быть? И ободрали бы нас скупщики, да тут другая история затеялась. Начал немец к одной вдове подкатываться. Вдова была кругла, свежа и домовита. Микола Куров хотел к ней сватов засылать. А тут немец. Ну Микола плюнул на все жемчужные раковины, да и поехал в Питер, концы в воде высматривать. Приехал веселый, злой.
— Где немец?
— Ко вдове пошел сам себя сватать. В кумачовом платке понес серьги, да фунт изюму, да три печатных пряника. Торопись, Микола, а то будешь ты у вдовы «не пришейн кобыле хвост».
Затрусил Микола к домовитой вдове. Торкнулся в дверь — заперто. Стукнул громчей — вдова в сени вышла, а Микола медвежий голос подает:
— А нету ли у вас Михаилы Гусевска, родом из Пудожска уезду, изо славной деревни Нигижмы? А служит Михаила лакеем у питерска бер-мастера. А вышел указ всех изменщиков, кто за другого себя выдает, фатать и в кандалы ковать.
И был нигижемский немец бесславно изгнан. Оказалось, что скупщики, вишь, подкупили его, подговорили.
Скупать жемчуг — нехитрая забота. Нать только иметь деньги, время и ладного коня. В Пудоже жемчуг перекупал приказчик купца Бажецкого. Звали его Евграф. Был у него крупный серый селезень с белым хвостом. Евграф жемчуга ему в зоб пихал. Выйдут наружу — яснее делаются, красивее.
Микола над ним однажды такую штуку сыграл. Купил где-то в точности такого селезня. Приказчик начинял свою птицу жемчугами всегда утресь. Вот сделал он свое дело и пошел на базар. Идет домой, а Микола сидит под забором, селезня поглаживает. Евграф глянул и обомлел.
— Откуда у тебя этот селезнек, Миколушка?
— Да у проежжа цыгана только что купил. За пять рублев.
— Да ты што? Мыслимо ли дело за дуру-птицу пять рублев платить?
— А у меня своя каприза. Пондравился мне селезнек оченно.
— Цыган-то, видать, украл его где.
— Вестимо дело.
— Перепродай мне селезня, Микола.
— Не жалацца. Оченно он мне пондравился.
— Я те шесть... нет, семь рублев дам.
— Не жалацца. У меня своя каприза.
Начал приказчик торговаться. И продал ему Микола селезня за пятнадцать рублей! Кака рожа была у приказчика, когда он ко птице с птицей пришел. Уморище!
А особливо схлестнула меня судьба со своеобычным скупщиком, Палит Палитычем, я поминал уж. Сухонький такой, лысоватенький, ласковый и пешеходный. Ну и бегуч был мужчик — спасу нет. Все речечки, все ручеечки наши вверх-вниз избегал. Глянешь, бывалоча, — чисто божий странник. Беленька бородка вьется, глазки помаргивают. Пиджачонко худяшенький, только что заплатами не украшенный. Плисовы штаны в черную да синюю полоску, финские востроносые бахилы. Глаза закрою — так и встанет перед взором. Ведь он, Палит Палитыч-то, князь был. Я знал о том, но велено было помалкивать. Чем-то он Питеру не угодил. Нет, не то што за нашего брата голоштанна стеной стоял. Просто грех большой имел. Вот и выпихнули его в Петрозавотьско.
А мужичонка он был егозливый. Не сидится. Деньжонки опять же в кисе шуршат. Вот и начал он каменье собирать да жемчуга скупать. Всю фате-ру у себя в Петрозавотьском каменьем завалил. Бывал я у него не раз. А каменья — не булыга. Глянешь — глаза, как у зайца, к носу сбегутся.
