Сирингарий - Евгения Ульяничева

— От сердца, рыженький. Благодарочка моя за бумагу, за помочь. Тебе первому, да с дарственной надписью.

Сумарок поглядел: “Красная ниточка: про Ясочку-ласточку да Железного волка”. Полистал — щека дернулась.

Вскинулся, да поздно — пока вглядывался, соображая, Степан еще раз низехонько поклонился, и ловко в толпу убрался-ввинтился.

— Степан! Ах ты… сочинитель усатый…

Ну, погоди, встретимся еще, подумал Сумарок, книжицу от глаз завидущих пряча. Ясочка, ну надо же.

Ввечеру сдернули колпаки-клобуки с цветов огневых, сбили обручи: распустились цветы алым золотом, раскрылись жаром. Торговцы убрались, народ кто на речку сбежал плескаться, кто по кустовьям разбрелся тискаться, а кто лясы-балясы да плясы затеял.

Сумарок себе местечко ночевое застолбил, чтобы было где голову преклонить. Не собирался со всеми до утра кружиться-хороводиться.

Рядом и Марга пристала, и Степан подвалил, так Сумарок не возражал. Лучше со знакомыми ночь ночевать. С Калиной перемолвились: мормагон, красавец писаный, светлокудрый, с усмешкой в очах лазоревых, губы кривил, но не задирал.

Был он, как в прежнюю их встречу, в пух-прах разодет скосырем, глядел козырем, ходил гоголем. И рубашка праздничная зеленая, гладью шитая, и сапоги сафьяновы, и пояс наборный с кисточками, и серьга витая… Но пуще всего в глаза лез ожерелок бисером-чешуей затканный, что все горло мормагону охватывал. Думал чаруша — не за-ради щегольства Калина то носит, но спрашивать не брался.

А еще помыслил, что если Калину да Степана рядком поставить, так можно вражескую силу слепить, али, если зеркал понатаскать, паруса зажигать…

— Один ты, чаруша? — справился между делом Калина.

— Один, — процедил Сумарок, думая, съездить ли гусляру по уху, али переможется.

Тот быстро глянул, но не сказал ничего, только брови соболиные поднял, по струнам перстами пробежал…

Меж тем громче песни звучали, звонче музыка играла. Не один Калина народ веселил: музыканты пришлые и в бубны-барабаны били-стучали, и в дудки-сопелки дудели, и рожками-колокольцами потешали, и на скрипках-волынках гудели.

Облака полетные расступились вовсе; горели Златые Рога кипенным пламенем.

Пошел чаруша от мормагона подальше, а там — новая встреча.

— Ох, какая, — прошептал Степан, из огненной темноты блескучей рыбой выдвигаясь, — ты погляди, погляди, Сумарок!

Сумарок поглядел.

Кружилась среди прочих девка красовита: коса черная, что змеища вокруг головы обвилась, очи зелены-звездисты, уста смородиновые, сама в узких портках мужских, в тонкой рубашечке, гибкий стан алым поясом обведен… Хохотала девка, откидывала голову, блестела голой шеей.

Перга рядом таращился, пыхтел жарко. Ступор какой нашел на девичьего подлипалу, язык ровно брусок, во рту пересмякло.

— М. Завидная невеста, — молвил Сумарок.

— Кто такая, да откуда эдакая жар-птица слетела?!

— Ну уж — птица. Арысь-поле, скорее.

— Или знаешь ее?!

— Ильмень-разбойница.

— В см… То есть, натурально, разбойница, или так… Озорница, а?

— Натуральнее некуда, Степан.

Степан выдохнул, душегреечку оправил, портки отряхнул, усы замечательные подкрутил.

— Познакомь, солнышко! По гроб жизни должником назовусь!

— Степан… Она ж тебя съест, не подавится. Иль щука, а ты противу нее что карасик.

— Однова живем! И потом, я ж тебя не учу в капканы железные не соваться с головой и прочими снастями…

Сумарок выдохнул длинно, фыркнул.

— Ладно, будь по-твоему. Потом коли убивать будет, так ко мне не беги.

— Ого-го, Сумарок! — рассмеялась полным голосом девица, заприметив чарушу. — Вот так так! Свиделись-таки, полюбовничек!

Прыгнула с наскоку, обвила ногами, прижалась горячим, сильным телом.

В шею поцеловала, бесстыдная.

Степан рядом глаза таращил, что кот.

Сумароку и не по чину было от девицы отбиваться, веселой да хмельной, сказал так:

— Уймись, Ильмень. Я тебя с другом мыслил свести… Вот Степан Перга, сочинитель известный!

Иль перевела зеленые очи на басенника.

— А я книжек не читаю, — отозвалась легким смешливым голосом. — Я, Степа, дурочка.

— Вам, барышня, все к лицу, — молвил Степан, не сбившись.

Наклонился, поцеловал ручку.

— Ишь, бесстрашный, котяра, — рассмеялась Иль. — Ну, коли так, пойдем что ли, споем-спляшем, Степушка?

Потянула за собой без спроса.

Степан в охотку последовал, Сумарок только головой покачал с улыбкой. Лихая девица, нечего сказать.

Ярко цветы огненные горели, весело музыка играла. Сумарок думал в стороне остаться, да не получилось: Марга упросила в хоровод ввести, сама еще дичилась в одиночку заходить.

А хороводы тут плели затейные, кружевные. На первую ноченьку самые простые, а на четвертую, случалось, ярусные гарусы ставили, сама Высота да Рога держали-подмогали — кружились люди над землей, ровно птицы.

Взял Сумарок Маргу за руку, ввел в хоровод, что ручейком вился, орясины огибая, а там — подхватили, закружили…

— Что, Сумарок, не примешь братины за знакомство?!

Иль тут как тут: глаза горят, ресницы — стрелами.

Ох, хороша, безумная баламотница, подумал Сумарок в который раз.

— А знаешь что — давай. Мне уже и все равно.

Сказав так, забрал из рук девичьих чарочку, в два глотка выпил.

Ильмень одобрительно засмеялась.

…насилу выбился Сумарок из тягуна-хоровода, отдышаться на бережок вынырнул.

Только отступил, пятясь, как запнулся, налетел на кого-то. Придержали, не дали упасть.

— Прощения просим…

Обернулся на помогателя, да тут же отшатнулся.

— Ну уж нет, — сказал, зашагал прочь.

Кнут, выдохнув прерывисто, пошел следом.

— Сумарок! Постой, дай с тобой перемолвиться!

— Что, даже так? Ты ведь обычно не спрашиваешь, сразу бьешь?!

— Не прав я был. Поторопился, сгоряча… Да погоди ты!

Ухватил за плечо, Сумарок вывернулся, отпрыгнул.

— Не хочет он с тобой, нешто не понятно? — путь кнуту заступил Степан, отчаянная головушка.

Ильмень, дерзко сверкая глазами, встала тут же.

— Иди своей дорогой, паренек, — молвила сладким голосом, улыбаясь.

Сивый смерил ее злыми глазами.

— Ты откуда, кошка драная?

Иль без страха в грудь его толкнула.

— Не подходи, сказано.

— Сумарок, давай потолкуем…

— Нет. Говорить с тобой не желаю и видеть не хочу.

Сивый ударил каблуком — взвились тут огневые цветы до небес, а которые опали, точно морозом прихваченные. Встали из травы тени, махнули темными крылами… Ахнул народ; замерли лозоходы.

— Ты что творишь, бестолочь сивая, — Сумарок метнулся, схватил за локоть кнута. — Не смей, при людях…

— Прошу тебя, дай слово сказать.

Сумарок поглядел на друзей, кивнул устало.

— Добро. Потолкуем.

К реке спустились, где потише было.