Нет звёзд за терниями - Олли Бонс
А улицы всё тянулись, никуда не приводя, и испуганные горожане, выныривая из переулков, спешили укрыться за дверями или поворачивали назад, откуда пришли. Дома здесь, как и там, где жил Эрих, стояли не вплотную, но были попроще. Один этаж, позади уборная, да и всё. Серый камень и кирпич, ни штукатурки, ни колонн, ни крылечек с коваными перилами. И двориков с травой, конечно, нет — вытоптанная земля.
— Вот и дом мой, — кивнул заросший, отводя пряди от лица механической рукой, открывая страшные шрамы. — Будто и не уходил. Гляну я, дома Магда или нет.
— Так ты нарочно делал крюк? Плохая затея, Бруно, — хлопнула его по спине Ткачиха. — Думаешь, обрадуется она тебе — такому? Да и в общий дом жить перебралась твоя Магда, я думаю. Чего ради ей в семейном-то торчать?
— Загляну, — набычившись, упрямо произнёс калека. — А вон, за занавеской кто-то есть!
— Чужие люди, может, живут уже, — увещевала его Ткачиха. — Оставь, идём, куда шли.
Но однорукий взлетел по ступеням. Дёрнул дверь — заперто. Бахнул стальным кулаком:
— Магда, открой! Открывай, я знаю, ты там!
— Дурень, уймись! — крикнула Ткачиха.
Бруно налёг плечом, толкнул. Дверь не поддалась.
— Помогите ему! — весело скомандовала крылатая, взмахнув свободной рукой. — Давайте откроем двери! Бруно хочет домой!
— Леона, что ж ты его подзуживаешь? Парни, ну хоть вы им скажите, а!
Но калеки послушали крылатую, а не Ткачиху.
Двое упёрлись в дверь, толкнули дружно. Ещё один шагнул к окну.
Зазвенело стекло, осыпаясь, затрещали доски двери. Из дома донёсся женский визг. А крылатая, сжимая запястье Флоренца всё крепче, смеялась, смеялась.
Дверь поддалась, её рванули, и мальчишка, стоя на мостовой, увидел полутёмную комнату и фигуру внутри. Женщина прижимала ладони к лицу.
— А ты, Магда, будто не рада мне, — прорычал Бруно, входя. — Скучала, говори? Ну, признавайся — скучала?
Если ему и ответили, Флоренц того не расслышал.
— А это чьё? Кто с тобой живёт? Рик, ах ты, недоносок! Я ж тебя другом считал!
— Не нужно, Бруно, не тронь его!
— Да кто ж знал, что ты вернёшься!
Голоса слились, заглушая друг друга. Уже никого не было видно — говорившие отступили дальше, и их заслонили спины.
— Нашему Бруно наставили рога, — насмешливо и хрипло произнёс безногий, что глядел в окно.
— А чего он ждал! — начала Ткачиха.
Из дома донёсся рёв, треск. Следом — визг. Калеки, что набились на порог, ухнули, поражённо или одобрительно — не понять.
— Покажи им, Бруно! — выкрикнула крылатая, протискиваясь вперёд, таща мальчишку за собой. — Покажи, что бывает с обманщиками. Так им, так!
— Хватит, хватит! — завопила Ткачиха.
Она оказалась у дверей первой, протиснулась внутрь. Женщина в доме ещё кричала — Флоренц никогда прежде не слыхал такого крика. В нём был уже не страх, а что-то большее, чего он не мог понять, но от одного звука делалось жутко и хотелось кричать тоже. А вот идти вперёд совсем не хотелось, и ноги не шли, но крылатая тащила. Тонкая, костлявая, ростом не выше мальчишки, она оказалась сильнее.
Когда ботинок Флоренца запнулся о порог, женщина уже умолкла. Бруно тряс её, рыча от ярости, как мог бы трясти мешок — вялый, неплотно набитый. А потом отбросил с грохотом, и тело осталось лежать в неловкой позе у стены, с подвёрнутой рукой, с запрокинутой головой. На шее остались оттиски стальных пальцев, серую рубаху пятнала кровь.
— Ты что натворил! — закричала Ткачиха, толкая косматого в плечо. — Чем, мать твою, думал?
— Обманщиков нужно наказывать, — одобрительно произнесла крылатая.
— Они уж навеки попрощались, откуда бы его Магде знать, что доведётся встретиться? Что будет-то теперь?
Спутница мальчишки оглядела комнату — Бруно, уставившегося на свои руки, будто не верящего, что натворил, и тело у стены, и другое, в луже крови, на пороге следующей комнаты. Растянула в улыбке тонкие губы.
— Теперь мы верховодим, — громко, чтобы услышали и снаружи, сказала крылатая. — Кто посмеет нас тронуть? Давайте отплатим за все обиды!
Она выпустила, наконец, руку мальчишки, чтобы достать из-за ворота флакон. И Флоренц отступил, не чуя ног, надеясь уйти от этого дома и этих людей. В глазах у него всё стояла кровь — тёмное на полу, алое на серой рубахе, блестящее на стальных пальцах Бруно, и всё это кружилось, и выкрики в ушах сливались в одно, как гул далёкого моря.
Море сжалось до шума в раковине, а потом нахлынуло волной.
Глава 30. Кори. В комнате Гундольфа
Кори замерла, прижавшись к светлому боку дома.
С этой стороны тёмная фигура наверняка была как соринка в глазу, вся на виду. Уроды, по счастью, ушли другой дорогой, но без Рафаэля, а значит, стоило подождать ещё. С ним теперь, должно быть, только пара человек. И если выгадать момент…
Лёгок на помине. Вот они, три Маски — госпожа Первая посередине, и если не знать, то и не скажешь, что ведут силой. Только Серебряная Маска, пока был во дворце, стал выше на полголовы, и накидка с капюшоном теперь тесна в плечах. Если это ясно Кори, заметят и остальные.
Засуетились стражи, ожидавшие снаружи, подтащили два кресла. Рафаэль сделал знак — господин Третий сел, и правильно. Теперь его рост не так бросался в глаза.
Люди на площади сегодня не спешили веселиться. Музыканты то и дело сбивались — углядев Леону, падающую из окна, ахнули, свесились с балкона. А позже, завидев, как люди Рафаэля покидают дворец, заиграли вразнобой и замолкли по одному. Только скрипка кричала длинно, будто умоляя хозяина убрать смычок — а тот позабыл обо всём. Глядел вниз, помертвевший, с бледным лицом.
Вот и сейчас музыка смялась, но вряд ли кто заметил. Сегодня и танцы не задались. Люди двигались неловко, будто по привычке или принуждению, и когда мелодия утихала, замирали облегчённо.
Рафаэль взошёл на помост.
— Люди Раздолья! — прогремел его голос. — На сегодня веселье окончено. Но не печальтесь: жизнь станет легче, начиная с этого дня. Вскоре вы избавитесь от тяжкого труда, и праздновать Зелёные дни мы станем чаще. Позабудем об усталости, отступит страх перед старостью и болезнями. Подлинное счастье придёт в Раздолье для всех и каждого!
Он замер, опустив руку с зажатым в ней рупором. Принялся ждать, каменея
