Костер и Саламандра. Книга первая - Максим Андреевич Далин
А он руку поднёс к глазам, осторожно сгибал-разгибал кисть.
Клай с большого зеркала снял брезент, которым мы его накрыли, чтобы обряд не сбить. И Валор осторожно пошёл к зеркалу. Не очень уверенно.
И остановился, глядя на себя, держась за края рамы.
Бронзовый, деревянный и каучуковый скелет с красивым и прямо живым фарфоровым лицом. Будь среди нас простецы, чтобы уж совсем простецы — кто-нибудь обязательно удрал бы с воплями.
Я его тронула за локоть — и он чуть обернулся ко мне. Удивительно.
— Валор, — сказала я, — скажите что-нибудь, пожалуйста. Во-первых, надо органчик проверить, а во-вторых, я уже в ужасе, что ничего не получилось и вам плохо. По лицу ведь теперь не поймёшь…
— Я улыбаюсь, деточка, — сказал Валор. — Не надо беспокоиться.
С голосом мы не угадали: голос был заметно ниже, чем его настоящий. Но интонация! Я чуть не разревелась прямо здесь и обняла его, не удержалась. Ткнулась головой в рёбра:
— Господи, Валор, это так отважно! Я вами восхищаюсь, горжусь, вы — чудесный.
И он тронул кончиками пальцев мои волосы — я чувствовала, как он осторожничает с каждым движением:
— Ну что же вы, деточка… Всё получилось замечательно, поверьте… даже лучше, чем я думал.
И у всех наших, клянусь Вечностью, отлегло от сердца. Сдержанность у команды как рукой сняло: Тяпка скакала вокруг, всем людям хотелось его коснуться, руки ему трясли, а он говорил:
— Легче, ради Сумерек, мессиры: я не уверен, что так можно и что вы не оторвёте… э… новые пальцы мне, — и я слышала в его голосе знакомую улыбку.
Виллемина в простеньком платьице в клеточку, государыня инкогнито, приподняла вуаль — и я поняла, что она тоже сдерживает слёзы:
— Мессир Валор, позвольте назвать вас героем! Я буду счастлива видеть вас в Малом Совете, ваш опыт бесценен.
И Валор поднёс к фарфоровым губам её руку — обозначил поцелуй:
— Признателен вам всей душой, тёмная государыня. И простите, ваше прекраснейшее величество, чувствую себя несколько неловко. Я никогда не был настолько… э… не одет… в присутствии леди.
До костей, ага. Шуточка как раз в духе Валора.
Мы его одели.
Первым делом — в очень странную штуковину, немного напоминающую корсет, только набитую ватой, послойно. Его новую плоть, так сказать. Кальсоны тоже были такие — с простроченными ватными вставками на ягодицах, бёдрах и икрах. И уже поверх — обычную одежду и сапоги.
И он снова взглянул на себя в зеркало. Уже выглядел на удивление не жутко: как оживший и одухотворившийся манекен или автоматон, что, конечно, тоже не то явление, о котором стоит рассказывать нервным дамам, но всё-таки не живой скелет.
— Скажите, деточка, — сказал Валор мне, — я вправду выгляжу несколько даже элегантно или мне это лишь показалось на радостях?
— Да обалденно вы выглядите, мессир Валор! — радостно заорал Райнор. — В сумерках и при свечах будете смотреться, как живой человек.
— А как чувствуете себя? — спросил Клай. — Всё-таки должно быть очень странно, верно?
— Леди и мессиры, я улыбаюсь, — сказал Валор, и мне показалось, что это ужасно мило. — Чувствую себя очень странно, это верно, но позвольте отметить, мэтр Клай: я чувствую себя гораздо более живым, чем прежде. Я покинул Сумерки. Валор, барон Тиховодский из дома Поющих Ив — не призрак, не утопленник и не вампир. К вашим услугам.
— Более живым, но не совсем живым, не так ли? — уточнила Вильма.
— Если ваше предобрейшее величество отмечает отсутствие у меня дыхания, — поклонился Валор, — то это мало беспокоит меня. Я ведь давно мёртв, я, признаться, давно отвык от него. Чувства зрения, слуха и обоняния почти не изменились: я осознаю, что вижу не стеклянными глазами, а слышу не фарфоровыми ушами, но по-прежнему — как бестелесная душа. Зато заметно и, право слово, восхитительно изменилось осязание и… э… право, не знаю, как назвать это чувство. Скажем, ощущение тела. Я не движу его, как когда-то мог бы двигать эти кости: я двигаюсь в нём. Очевидно, прекраснейшая государыня, для живого человека это прискорбная иллюзия жизни, но для меня — наслаждение. Ощущаю себя. Ноги. Спину. Пальцы. Ощущаю и осознаю их движение. Их прикосновение к предметам — их реальное прикосновение к реальным предметам… Будь я поэтом, ваше прекрасное величество, — полагаю, объяснил бы лучше.
— А тело? — спросила я. — Вам удобно?
— Вы спрашиваете, по мерке ли пришлось, деточка? — спросил Валор, и я отчётливо услышала улыбку в голосе. Голос изрядно заменял выражение лица. — Лучше всего — руки и ноги. Пальцы. Это прекрасно. Локти и колени. Но я ощущаю некоторую скованность в плечах и вот здесь… э… лопатки? Ключицы? Спина сгибается не так легко, как я ожидал, но я уже не молод, — и я снова услышала улыбку. Валор коснулся пальцами фарфоровой маски. — Лицо… словно одеревенело, — он стукнул пальцем по скуле. — Но я наслаждаюсь движениями век и глаз. Мне представляется, что глазные яблоки когда-то двигались свободнее, но сейчас и эта свобода — чуть влево, чуть вправо — кажется мне восхитительной. И рот, челюсть. Мне кажется, что я говорю словно при жизни, хоть это и иллюзия. Я ощущаю, как в груди и гортани вибрирует этот механизм, ваш органчик, деточка, и эта вибрация напоминает мне слегка и дыхание, и сердцебиение. Это чрезвычайно приятно.
— Мы с вами, прекрасный мессир, завтра, на досуге, спинку посмотрим, — сказал мэтр Фогель. — И лопатки. Я вот только боюсь, не станет ли вам больно, если начну разбирать ваши кости.
Валор сдвинул манжету и протянул Фогелю руку. Фогель понял, взял его за запястье и чуть сдвинул шарнир: на пару миллиметров вперёд и назад.
— Нет, — сказал Валор. — Боли я не чувствую. Но ощущение… э… не очень приятное. То нервное ощущение, когда… хрустнешь пальцами, скажем… С другой стороны, дорогой мэтр Фогель, это ощущение тела, плоти, в какой-то мере — ощущение живого. Я