Ужасный век. Том I - Андрей Миллер
— Пусть враги не утешаются временной удачей. Они будут бояться ночной атаки: значит, толком не отдохнут. Мы же выспимся и свежими пойдём на штурм перед рассветом. Вот тогда явит Творец Небесный волю свою!
Так рассуждал лейтенант, поправляя свой «ржавый» плащ: свёрнутый, переброшенный наискось через плечо и заколотый золотой фибулой.
В траншее, уже расширенной и укреплённой большими щитами, бойцов в плащах было шестеро из пятнадцати. Приходилось всё время лежать или сидеть, скрючившись, но никто не жаловался. Конечно, уже едва ли стоило надеяться на пленных, но «ржавые» полагали: какой-нибудь толк из их действий выйдет.
— Храбрость угодна Творцу Небесному, но тебе нужно отдохнуть. И сменить повязку.
Повязка, закрывающая половину красивого лица Игги, действительно была слишком старой. Но его решимость оставаться на позиции не являлась пустым бахвальством — боль немного утихла, голова сделалась ясной.
— Разрешите остаться до заката. Уйду отдыхать, вернусь к штурму. — ответил Игги, продолжая единственным глазом следить за баррикадой.
Штурм он бы ни за что не пропустил. Кровожадность никогда не была Игги присуща, но к мятежникам Камаль-бея проснулась в полной мере. Обида заключалась не только в самом увечье — но и в том, что случилось оно буквально на ровном месте, в пустяшном бою. Даже славной истории о потере глаза у него не будет. Правдивой, по крайней мере.
А уж о том, как Игги теперь выглядит, не хотелось и думать. Заботившиеся о нём в дороге обозные жёны твердили, что шрамы солдат украшают — но сами кривились, меняя повязку. И ведь эти женщины повидали много страшных ран, так что…
Ангус говорил: если Игги, несмотря на ранение, отличится при штурме — то может немедленно заслужить плащ. Игги и так «заржавел» бы, особенно учитывая всеобщую симпатию и славу отца; но вряд ли раньше, чем через год.
В том разговоре юноша заявил, что почести ему безразличны — соврал, конечно. Среди лучших хотят быть все, да и тугой кошель наёмник не может не любить. С двойным жалованием и без половины лица будешь не так-то плох.
На стене никто уже особенно не высовывался. Кулеврины молчали — видать, запасы пороха в Фадле не столь велики, чтобы без толку тратить его до штурма. Единственное, чем защитники могли реально угрожать передовому отряду — это конницей, если бы открыли ворота. От пехоты наёмники убегут, а от коней... Но на конях, понятное дело, воюют благородные люди: а к чему им рисковать ради горстки солдат? Пуля знатности не разбирает, доспех от неё едва ли защитит.
— У них, говорят, дворец не хуже халифского.
— Будто тебя в халифский приглашали!
— Нет. Но в этом за господина буду!
— Ага, больше не погонят нас в лагерь. Капитан обещал. Задрали мураддины своими обычаями! Дикие люди, ничего святого. Где ж этакое скотство видано, шоб победители на бегу добро собирали? Аки воры!
— Точняк: нигде такого говна не помню.
— Да дикари они и есть. Пить, вишь, только после заката! Сплошные заморочки. Про баб ихних молчу вообще. Сложно всё с бабами этими…
— Вот город возьмём, станет просто!
По траншее прокатился хохот, к которому Игги присоединился, хоть от смеха болела рана. Вообще-то, такими плодами побед он прежде брезговал пользоваться, но…
Игги уже хотел отползти с позиции — всё затекло. Но тут высоко на стене, где мятежники ощущали себя в безопасности, началось оживление. Один из мураддинов вылез на парапет, держа в руке красно-оранжевую тряпку. Затем повернулся к наёмникам спиной, задрав халат. Сидевшие у бойниц мураддины поддержали идею товарища лихим улюлюканьем.
— Говорю ж, дикие люди. Подстрелить бы скотину!
— Хрен попадёшь отсюда. Только пулю тратить.
Пока наёмники спорили, есть ли смысл стрелять, а мураддин подтирался тряпкой «ржавых» цветов, Игги приложил к плечу аркебузу. Попасть и правда сложно, но пули всё-таки делают не из золота.
Воин Фадла никуда не торопился. Представление он дополнял выкриками на непонятном Игги языке: судя по восторгу окружающих, остроумия мятежнику было не занимать. Ну или публика больно невзыскательная — кто знает…
Игги отодвинул большим пальцем крышку пороховой полки. Убедился, что затравочный заряд на ней лежит ровно, а из зажима замка торчит достаточно длинный фитиль. Чуть подул на тлеющий кончик. Ствол лежал на краю траншеи, так что целиться было удобно. Игги едва-едва высовывался из-за мантелета: наверняка со стены дуло его аркебузы не видели.
— О! Щас Игги грохнет суку!
— Ну дааа… Серебряную монету ставлю, что не попадёт.
Игги не стал комментировать ставки, а нажал на рычаг. Фитиль уткнулся в полку: «пшшш», сразу следом — «ба-бах». Приклад ударил в плечо.
— Етить! Попал!
— Хера ж себе! Красавчик!
Мураддин изогнулся, заверещал и рухнул вниз, подняв густую пыль. Его товарищи тоже кричали, смешно размахивая руками и оружием. Чрезвычайно довольный своим выстрелом, Игги впервые за последние дни улыбался, когда отполз в безопасное место. Его хлопали по плечу и поздравляли.
— Хорош-хорош. Что там про монету?
— Эээ не, мы руки не жали, спора не было. Извиняй, Игги.
Бенедикт погладил бороду, удовлетворённо покачал головой.
— Славный выстрел. Но всё, хватит болтовни! Карл, на позицию! А монету я дам Игги сам.
Маленький серебряный диск с пробитой в середине дыркой тотчас сменил хозяина. Даже монеты у мураддинов были совсем не такими, как по другую сторону океана. Удивительно, но никто из местных не нанизывал их на тесьму, что наёмники сразу же догадались делать — зачем иначе дырявить?
Игги уселся на дне окопа, прислонившись к земле спиной, и начал перезаряжать оружие. Сыпать порох в таком положении было крайне неудобно, но «ржавые» однажды умудрились зарядиться целой ротой, стоя по грудь в болоте. Выучки хватало.
— Гляньте! Живой ещё, псина!
Копошение незадачливого шутника заметили и «свои». Видать, он был не последним человеком среди защитников Фадла — группа воинов перебралась через баррикаду, чтобы помочь. Раненый вовсе не бился в агонии, как сначала показалось наёмникам: он полз к бреши. Несмотря на пулю и падение со стены — люди бывают удивительно живучи.
— Надо же, полезли… Огонь!
Бенедикт мог и не командовать: завидев противника, пятеро стрелков тут же дали залп. А едва вновь спрятались в окоп, как над его краем
