Журнал Поляна - Поляна, 2014 № 01 (7), февраль
— Толь, это тебе не сикильдявка смазливая, понимаешь? Этих ногастых сосок с ресницами — их у нас, сам знаешь, как в гальюне окурков. Тут другое. Девчонка с хваткой. Сообразительная, перспективная. При этом — честная.
Здесь он по-отечески многозначительно, сурово и нежно в одном прищуренном флаконе взгляда, посмотрел на меня, потом продолжил:
— Так что — бери, Толя. Работать будет. Конечно, не секретаршей. Доверь девахе серьезное направление, разверни дочку вширь, вдаль и вглубь…
И я развернулась. И работала. Дышлюк сильно щедрым не был, но жмотизмом тоже не страдал. В общем, я кое-что прикупила из вещей, приобрела однокомнатную квартиру и даже съездила отдохнуть в Турцию и в Египет, а это для Соснянска-97 было, что ни говорите, круто. Мы вместе с Ленкой съездили. Но — это отдельная история.
Ленка у Целлюлита была чем-то вроде главного пивного дилера. Ездила по точкам, налаживала сбыт и все такое. Тут самым сложным было уследить за тем, когда что сожгут и когда какого хозяина посадят или пристрелят. Здесь нужно было чутье на пожар, как у крысы, и на смерть, как у вампира. А я заведовала складом. В общем, мы занимались на пару примерно одним и тем же. Только я больше поставщиками, а она — заказчиками. С нашими грузчиками на складе в основном разбиралась я.
Это были шесть лбов. Трое с полукриминальным прошлым. Двое — зашитых алкашей. Один — бывший колхозник. Самый, кстати, среди них нормальный парень. Целлюлит сказал мне:
— Дуня! Ты — ихняя главная мамка. Наподобие Пугачевой. Секёшь? Секёшь, спрашиваю?..
— Да, Анатолий Васильевич.
— Ну и вот. Действуешь по методу: занесение — занесение со строгим — матумба. Секёшь? Два предупреждения — и адью навек. Скажем: напился, прогулял — будь здоров. Или: нахамил, подрался — будь здоров. Или: спер, напился — будь здоров. Секёшь?
— Да, Анатолий Васильевич, секу.
— Если что, сразу ко мне. Ну, если забеспредельничают…. Я им лично бобо с бякой буду делать. Я им ухи к пяткам шпагатом пришью. А потом в этой позе каждый сам себе персональный минет будет делать трое суток. Извини, Дуня…
— Ничего, Анатолий Васильевич, я привыкла. Они ж там… выражаются.
— Я им повыражаюсь! Я им скальпы с задниц поснимаю. Я им всем эпиляцию газонокосилкой буду делать. Медленно. Чуть что — сигнализируй.
Сигнализировать не приходилось. До автоминетов и ягодичных скальпов дело так и не дошло. Ребята понимали, что к чему, за место держались. Со мной обращались хорошо.
Жизнь шла, вроде бы, нормально. Хотя «жизни», в настоящем понимании этого странного слова, в общем-то и не было. Личной… или как это называется?.. Склад, разъезды по району, опять склад. Рынки, грузчики, накладные… По двенадцать-четырнадцать часов в сутки. В редкие выходные — двадцать часов мертвого сна. Единственным проблеском этой самой «жизни» были посиделки с Ленкой, которая тоже крутилась как белочка больная.
Где-то раз в две недели мы находили-таки вечер и встречались. Как правило, у меня. Мы брали хорошего пива, хороших продуктов и сидели чуть ли не до утра. Пили, ели и говорили, говорили, говорили.
В отличие от меня, Ленка меняла мужиков с периодичностью здоровой менструации. Ну, может быть, несколько реже.
— Понимаешь, Дусь, — говорила Ленка, густо намазывая вареную сгущенку на лаваш. — Мы с тобой в этом смысле что-то вроде грибников. Только, Дусь, грибники бывают разные. Ты, скажем, ходишь по лесу и ищешь белый гриб. И чтоб он был большой и совсем-совсем не червивый. Чтоб шляпка от Хьюга Босс, а ножка, в смысле, штаны — от Бриони. И интеллект — как у Ленина, до того, как он сифилитиком стал, конечно. И чувство юмора, как у Райкина с Никулиным. И вообще… Ходишь, ходишь… Вокруг всякие сыроежки пьющие, опята с комплексами… А тебе они на фиг все не нужны.
Правильно я говорю? Ты даже подберезовики не берешь. Потому что он, видишь ты, с лысиной. А я вижу сыроежку — цап ее! — и сожру. Увижу опенок — хвать его! — и на сковородку. Ну, пьет, ну, с комплексами. С лысиной, глупый, даже туповат слегка… Ну и что? Мне ж с ним детей не растить. Поиграли в лошадок — и пошел ты на фиг. Или: мы с тобой типа рыбаков. Мой нынешний этот… дауненок…
— Филя-то?
— Филя. Он — рыбак. Понимаешь? Он, видишь ты, рыбу любит ловить. Сидит и ловит. Если маленькая попадается — он ее гордо обратно в пучину вод выкидывает. Ему нужна Большая Рыба. Понимаешь? Как Хемингуэю. «Старик и море» читала? Ну и вот. Самая-Большая-Рыба-В-Реке ему нужна. И вот он сидит и, как коала в нирване, ее месяцами ловит. Репу на поплавок навел и сидит. Думаешь, хоть раз он ее поймал? He-а. Ни разу! И не поймает никогда. Вот и ты тоже так, извини за сравнение. То есть, я не хочу сказать, что не поймаешь, я, Дусюк…
— Да нет, Ленок… Не в лысине дело… Бывают и с лысиной ничего. Но ведь они ж на меня…
— Хочешь сказать — не смотрят? А что, на меня смотрят? Да они ни на кого не смотрят. У них у всех перманентное похмелье на фоне кризиса среднего простатита. А мы с тобой вообще, можно сказать, красавицы. Сто двадцать — сто двадцать — сто двадцать. Мечта грузина. А эти… Чтоб он на тебя, Дуся, посмотрел, ты должна его властно взять за грудки — одной рукой. Вот так, — Ленка крепко взяла в воздухе воображаемые грудки. — А другой — взять его за его глупую морду, тоже властно, и повернуть в свою сторону. Вот так. Понимаешь? А ведь он еще будет сопротивляться, башкой вертеть, глаза закрывать. А ты ему глаза-то открывай пальцами, открывай… И лыбу делай… Такую… приветливо-угрожающую. А уж потом, когда он устанет дергаться, веди его в лошадок играть.
— Да неинтересно мне, Ленок, в лошадок твоих… Не в лошадках ведь дело-то.
— Это ты зря, — назидательно говорила Ленка, кусая от лаваша. — И в лошадках тоже дело. Лошадки, во-первых, полезны для здоровья. А во-вторых…
Она не торопясь, по-хозяйски дожевала остаток лаваша.
— А во-вторых, это держит в тонусе. Себя уважаешь. Вот что главное. Захотела — добилась. Знаешь, после третьих-четвертых лошадок он уже начинает сам к тебе тянуться. Как октябренок — к знаниям. Глупости заодно всякие говорить. Типа ревновать и так далее. Привыкает. Говорит: «булочка моя». Или: «сисепопочка моя». Черт-те что городит. А это — уже неинтересно. По большому-то счету. Нет, конечно, если вдруг хороший человек потянется, — можно и самой привыкнуть. Я — за. Но чтоб такой попался — надо же пробовать. Работать надо. Методом проб и ошибок. Под лежачий камень… Сама знаешь. Семь раз пое…сь, один — поженись… В смысле — выйди замуж.
Я вздохнула.
— Не бойся ты, Дусеныш. Все у тебя будет хорошо, — улыбнулась Ленка, намазывая клубничный джем на плюшку. — Придет к тебе твой принц. Красивый, как хрен его знает что. И роковой, как попа носорога. Никуда он не денется. Подожди немного. А если не придет, я тебе его сама найду. Возьму за ухо или еще за что-нибудь, что крупнее, — и приведу. Сейчас мы с тобой немного денег поднакопим, оперимся. Съездим — отдохнем. А потом… Все, Дусюк, будет у нас с тобой славно. На тебе плюшечку. Ешь, Дусюк. Ешь и ни о чем не парься. Я с тобой.
Мы немного оперились. Съездили в Турцию. Ясное дело, в Анталию. Хорошо отдохнули. Господи, море!.. Я его один раз только в детстве видела. Когда мама меня на последние средства отправила в Крым, в Евпаторию. В пионерлагерь, помню, «Родничок».
В Анталии Ленка сразу нарыла себе турка. Вернее, двух. Один был платный, другой— бесплатный… Как бы… Нет. Вернее, так: первый просто и честно брал деньги за оказанные услуги. С этим Ленка дня три покувыркалась, а потом распрощалась.
— Он пахнет как-то… — морщилась Ленка. — Ацетон — не ацетон. Деготь — не деготь. В общем — г…но запах. Хотя и дезодорантится, бабуин чертов. Да ну его! Волосатый весь, как ризеншнауцер. И дорого берет — сотню баксов за сутки. А реального толку — как от трамвая адреналину.
Второй турок денег не брал: он стал резко играть в любовь. Сразу. Высказывать чувства. Ворожить глазами. Держать паузы. Брать за ручку. А заодно — расспрашивать про бизнес, про то, где Ленка живет и так далее. Ленка забросила поганку, что живет в Москве и что держит турфирму. На четвертый день он сделал Ленке предложение. Сделав предложение и получив ответ: «Я не против, но посмотрим», — он еще через день завел турецкую народную песню о главном, а именно, что он хочет немедленно, то есть через месяц, сыграть свадьбу. Потому что любовь у него такая, что терпеть нельзя. Типа поноса. Но сейчас ему нужно расплатиться с дальней родней за приобретенный ранее у нее, дальней родни, «Мерседес» («Мерседес» присутствовал, слегка подержанный, но сносный), потому что без мира со всеми родственниками его папа — «Ата» — добро на свадьбу не даст. Это такая традиция у них. Долги надо отдать. А папа «Ата» (живущий ныне в Германии), если он, Осман (жениха звали Осман, сокращенно — «Ося»), найдет себе достойную невесту, стряхнет ему, как с куста, сто тысяч долларов для развития первичной ячейки. В смысле — семьи. Сто тысяч плюс — дом в Кемере. Машину — помимо подержанного «Мерседеса». И тьму протекций насчет работы.
