Как закалялся дуб - Борис Вячеславович Конофальский
— А во сколько же она её на прогулки водит?
— Эта дура, видимо, встаёт поздно и идёт в кофейню пить кофе. Вся расфуфыренная дамочка, вся напудренная, а по дороге это мерзкое животное гадит везде: ни один столб не пропустит, — брезгливо говорил полицейский.
— Дамочка гадит? — не понял Лука.
— При чём здесь дамочка, собака гадит, — пояснил полицейский. — Дамочка кофе идёт пить, а собака гадит. Понял?
— Понял. Значит они в десять выходят. А откуда вы знаете, что они в десять выходят?
— Так я здесь каждый день стою, с шести до четырёх, кроме воскресений и дежурств в участке.
— И завтра будете?
— Я же тебе, дурья башка, говорю: кроме воскресений, а завтра воскресенье.
— А ваш начальник Стакани? — не отцеплялся Лука.
— Нет. Стакани в портовом околотке начальник, а я служу в северном.
— А кто же здесь будет стоять, раз вы отдыхаете?
— В воскресенье здесь никого нет. Только Карлотти в конце улицы стоит, да и то только с вечера.
— Ну что ж, спасибо за приятную беседу.
— Бывай, — ответил страж закона.
* * *
Утро следующего дня выдалось солнечное и нехолодное. И синьора Анжелика Малавантози встала как обычно. Она пребывала в хорошем расположении духа, красавица даже чмокнула синьора редактора в лысину, что само по себе было необычно. Женщина была в предвкушении приятной поездки в столицу, которую вот уже месяц обещал ей супруг. Наконец, вчера он выложил перед синьорой Анжеликой пять цехинов со словами:
— Моя козочка может на пару дней съездить в столицу, походить по магазинам.
— Ах, дай я тебя поцелую, мой жирный ослик, — радостно воскликнула женщина, целуя мужа. — Какой ты у меня бываешь душка. Просто цветочек фикус.
И теперь госпожа редакторша ходила по дому в тонком прозрачном пеньюаре, дымя женской папироской, вставленной в мундштук, и разговаривала со своим пуделем:
— Ах, столица! Мой мальчик хочет в столицу?
Пудель мерзко тявкнул, что, видимо, на пуделином языке выражало следующее: «Видал я твою столицу».
— Хочет моя собачка, — засюсюкала женщина, целуя пуделя в нос. — Хочет мой мальчик в столицу. А знаешь, какие в столице магазины? А какие отели!.. — тут госпожа Анжелика даже не смогла сдержать вздох и добавила шёпотом: — А какие там господа офицеры!
Сладкая истома предвкушения охватила сердце молодой женщины. Пудель опять визгливо тявкнул, напоминая хозяйке, что офицеры — это, конечно, неплохо, но в данный момент ему не мешало бы сходить в туалет, иначе все грёзы и сладкие истомы хозяйки печально кончатся для персидского ковра.
— Не ругайся, мой сладкий. Я уже одеваюсь, — пообещала хозяйка и села к зеркалу причёсываться.
Пудель понял, что фраза «я уже одеваюсь» обрекает его на мучительное ожидание в течение часа. Поэтому он лёг и закрыл глаза.
Этот случай, даже более того, это бандитское нападение, хотя и не было описано в городской прессе, всё-таки имело большой резонанс. Особенно в кругах городской элиты. Все только и говорили об этом циничном нападении и похищении пуделя мадам Малавантози. Некоторые уверяли, что один из злоумышленников даже выстрелил в саму синьору Анжелику из револьвера, но пистолет дал осечку. А пуделю прямо на глазах хозяйки была отрублена голова. Правда, утверждавшие это не могли объяснить, с какой целью это было сделано. А особо умные произносили страшное слово, от которого мороз шёл по коже: «Не удивляйтесь, господа, — говорили особо умные, — это дело рук банды вивисекторов». Дамы ахали, а особо нервные хлопались в обмороки, больно уж страшное было словечко. «Да-да, — продолжали умные люди, — мы, наконец, приближаемся к тому моменту, когда банды научных экстремистов будут похищать не только пуделей, но и их хозяек». Дамы взвизгивали и снова хлопались в обмороки, хотя некоторые втайне подумывали, что, может быть, это романтично. Но умные люди тут же разочаровывали этих дам, сообщая, что похищать их будут только в научных целях. Для опытов.
На самом же деле всё было намного прозаичнее, конечно. И наукой здесь никакой не пахло. Утором, когда синьора Малавантози вывела изнывающего от нетерпения пса на улицу, они заметили двух подозрительных типов: одного побольше, другого поменьше. Безусловно, оба они были очень подозрительны, но синьора редакторша не придала этому ни малейшего значения. Она с большим достоинством, свойственным всем избалованным мужским вниманием женщинам, проследовала до калитки и открыла её.
И тут грязная рука схватила её за край роскошной шляпы и натянула ей этот шедевр парижских модельеров на глаза. Натянув шляпу синьоре на глаза, та же самая рука, обладающая недюжинной силой, толкнула даму в лицо. Ясное дело, что синьора Анжелика на ногах не удержалась и рухнула на клумбу со словами:
— Это возмутительно!
Женщина приготовилась к обороне, она ожидала, что сейчас на неё набросится, просто даже прыгнет немытый, горячий и очень сильный простолюдин с телом античного бога. Но никакой бог на неё не прыгнул, а только вырвал у неё из руки поводок любимого пуделя. На что пудель тут же залился визгливым лаем, собака поняла, что-то здесь не так. Хозяйку на клумбы толкать, конечно, можно, шляпу натягивать её на глаза тоже, а вот прятать его в мешок, это, знаете ли, хамство. Но пуделю дали кулаком по его пуделиной башке с приговором:
— Молчи, шавка, а то убью.
Пудель сразу понял, с кем имеет дело, и перестал визжать, а только жалобно заскулил в темноте мешка и совершил то, для чего его вывели на улицу. А синьора Малавантози задумчиво полежала на клумбе четверть минуты и, не ощутив никаких поползновений относительно себя, встала и заплакала, не найдя рядом с собой своей любимой собаки. Собачку ей было жалко, но особенно жалко ей было белое, почти новое платье, а также порванную шляпу.
— Ах, мой мальчик, что тебя ждёт, — рыдала женщина, — кто же тебя похитил?
Она не знала, что всё кончится для пуделя благополучно, хотя он и переживёт несколько неприятных минут.
Буратино скептически осмотрел собаку и даже ткнул дрожащее животное пальцем. После чего спросил:
— Всё прошло нормально?
— Нормально, — отвечал Чеснок, — Серджо был молодцом, успокоил дамочку, даже не пискнула.
— Вы её там случайно не помяли? — озабоченно продолжал Буратино.
— Не-а, — ухмыльнулся Рокко, — хотя я бы такую фифочку немножко помял.
Пудель жалобно тявкнул,
