Журналист - Павел Солнышкин
Для понимания, «сиськами» в те годы называли китайскую рисовую водку крайне дрянного качества, которая продавалась в запаянных полиэтиленовых пакетиках с трубочками. Кончик этой трубочки обрезался ножницами (а чаще — обрывался зубами) и чистая как слеза жидкость через нее разливалась по стаканчикам. Это был самый дешевый вариант нажраться, и торговали им, конечно же, исключительно нелегально, до самого конца 1990-х годов. Один знакомый Павлика Морошкова, Костя Старателев, любил рассказывать, как он, отдыхая на Шаморе (такая бухта под Владивостоком, воспетая Ильей Лагутенко), был отправлен друзьями в ларек за добавкой, причем со всей их компании наскреблось денег лишь 11 рублей, тогда как бутылка водки стоила уже от 40 рублей. В связи с этим решено было поискать китайский аналог в пакетиках, с чем Костя и зашел в единственный на весь пляж продуктовый павильон. На вопросительный взгляд пышнотелой дамы бальзаковского возраста с весьма внушительными формами Костя задал вопрос, который его мучил всю дорогу:
— Скажите, у вас сиськи есть?
На что дама, не удивившись, уточнила, поправляя руками бюст:
— Тебе какие?
— Настоящие, китайские.
— 10 рублей 50 копеек.
И Костя, зажав в одном кулаке сдачу 50 копеек, а в другом «настоящую китайскую сиську», радостно побежал через пляж бухты Шамора к заждавшимся добавки друзьям, сгрудившимся вокруг костра. Впрочем, Костина история случилась (или по крайней мере рассказана Павлику) значительно позже этих событий, когда Павлик уже учился на втором курсе журфака. Он тогда уже побывал на Шаморе на бардовском фестивале «Приморские струны», куда заявился с 20-литровой канистрой портвейна «777» и гитарой. Он ходил от костра к костру, угощая всех как Дед Мороз, и пел свою новую песню про какую-то подругу и хаер. Но речь не об этом, а о китайских «сиськах».
Впоследствии приморские власти объявили «сиськам» войну на уничтожение, ссылаясь на зашкаливавшую статистику смертности от ее употребления. Дров в топку административного гнева подкидывали и владельцы ликеро-водочных заводов Приморья, лидером которых по праву считался «Уссурийский бальзам». «Сиськи» стали активнее изымать таможенники при провозе через границу России, милиция и налоговая стали жестче проверять торговцев, и к середине нулевых годов китайская паленая водяра из продажи практически исчезла. Но это было гораздо позже, а тогда, в конце 90-х, купить «сиську» проблемой не являлось.
Павлик и Мишка, уже зная предпочтения именинника, купили три бутылки «Капитанского рома» мэйд бай «Уссурийский бальзам», три бутылки джина «Черный бархат» (тоже «Уссурийского бальзама» и тоже сильно выше 40 градусов) и три бутылки «Балтики Девятки» — «на запивон». Павлик нес одолженную у Макса гитару, Мишка — сумку с характерно позвякивающим содержимым. Выйдя из маршрутки на пустыре, окруженном многоэтажными домами-крейсерами (15 окон в высоту, 60 окон в длину, одно окно — одна квартира-гостинка, один неработающий лифт и одна загаженная лестница посередине дома и коридор во всю длину этажа). Дом нашли быстро, а вот номер квартиры из головы совершенно вылетел. В сторону пришлой «парочки простых и молодых ребят» (как пел в это самое время из каждого утюга Илья Лагутенко) подозрительно косились облюбовавшие лестничный пролет подростки, вокруг которых витал подозрительный аромат жженых тряпок и дебильного смеха. Из-за многочисленных дверей доносились звуки повседневной привычной ругани, звона кастрюль, стука глухих ударов, детского плача и взрослого рыдания, воплей страсти и огня.
— **ть-колотить, и как мы его тут будем искать? — всплеснул рукой, свободной от сумки с выпивкой Михаил.
— Я помню, что вроде на двойку номер начинался, значит, второй этаж, — неуверенно произнес Павлик.
— Ладно, тут стены тонкие, двери хлипкие, попробуем позвать, — решился Мишка и, войдя в коридор второго этажа, повернулся влево и заорал:
— ООООКУУУУНЬ! — Потом повернулся влево и повторил на тех же децибелах: — ОООООООКУУУУУУНЬ!
Не прошло и десяти секунд, как ближайшая дверь открылась, и оттуда высунулась голова Пашки Окунева.
— А я думаю, кто там меня зовет! — радостно произнес он. — Заходите, парни, тут уже все собрались.
Народу собралось двенадцать человек: восемь парней и четыре девушки. Разлили по первой, Мишка поднялся, чтобы сказать поздравительный тост, как вдруг за стенкой раздался пронзительный женский вопль:
— Это что тут *ля на*й с*ка такое? Ты какого х*я козел е*ный тут расселся?
Мужской баритон ответил женскому сопрано в том же лексическом диапазоне, ритме и тональности. Мишка улыбнулся и хотел было продолжить, но диалог за стеной не думал прекращаться, а лишь набирал обороты.
— Я б* с*ка урод вонючий тебя *** в ** через с** на** ты че тут мне городишь?
— Ну что, у всех налито, выпьем? — произнес задумчиво именинник, когда художественные матерщинники за стенкой заткнулись на несколько секунд. Выпили под новую арию сопрано, разлили по второй под партию баритона. Надежда на то, что хотя бы второй тост удастся произнести в тишине, не оправдалась, так что через пять минут напрасного ожидания Окунь снова произнес:
— У всех налито? Выпьем.
Настроение гостей, несмотря на постепенное опьянение, постепенно понижалось, а между тем диалог за стенкой брал все новые вершины обсценной лексики, и даже послышались первые удары и вопли боли. И вот, когда все попытки поддержать разговор за столом прекратились, и приятели поддались всеобщему унынию, Павлик затянул:
— Выйду ночью в поле с конём!
Ночкой тёмной тихо пойдём…
И все двенадцать глоток разом а капелла грянули хором:
Мы пойдём с конём
По полю вдвоём!
На втором куплете ругань за стенкой стала стихать, а когда Павлик с церковного баса перешел на высокий тенор, которым заорал в на две октавы выше хора собутыльников и на много децибел громче собутыльниц: «Сяду я верхом на коня! Ты неси по полю меня! По бескрайнему полю моему, по бескрайнему полю моему» — стихли все звуки в ближайших комнатках трущобной гостинки. Когда стихли последние слова «в Россию влюблен», ни один звук из-за тонких стен гостинки не нарушал благословенной тишины.
— Дорогой наш друг, товарищ и просто хороший человек Паша Окунь, — нарушил молчание Мишка Халдеев, подняв наполненную рюмку джина «Черный бархат». — В этот знаменательный день ты стал по-настоящему большим мальчиком, совершеннолетним
