Шикша - А. Фонд
Договорить Аннушка не успела, в лагере раздались многочисленные голоса — это вернулись остальные члены экспедиции.
Глава 4
Аннушка охнула и заторопилась на кухню, хлопотать с ужином. Я-то уже поела и теперь не знала — выходить к людям или сидеть и дальше в камералке*, сославшись на мой «вшивый» карантин. В общем, зависла я капитально, обдумывая, как же поступить правильно. Но эту проблему уже решили за меня: в камералку ввалился огромный бородатый мужик в замызганной спецовке. Он на ходу вытирал мокрые руки куском полотна, затем уставился на меня:
— Показывай, — велел он мрачно.
— Что показывать? — не поняла я.
— Вшивость проверю, — лаконично ответил мужик и отбросил полотно на лавку.
Я поняла, что это и есть пресловутый Колька и послушно стащила косынку с головы (я выпросила у Аннушки платок, чтобы не позориться «вазелиновыми» волосами перед мужиками).
Колька передвинул лампу на столе поближе и заглянул ко мне в голову:
— Твою ж мать! — заругался он (точнее он заругался более категорично, но я не буду повторять все те слова). — Что у тебя с тыквой?
— Волосы давно не мыла, — извиняющимся тоном попыталась оправдаться я.
— К херам мне твои волосы! — рявкнул Колька, — ты где так бестолковку свою разнесла? У тебя же чуть мозги наружу не вылетели! Да тут же швы накладывать надо! И срочно! Еще и грязи туда затащила, вон воспаление уже пошло…
Он еще долго возмущался моей тупостью, Аннушкиной тупостью, мировой бабской тупостью вообще и, в частности, опять прошелся конкретно сперва по мне и Аннушке, затем заодно досталось еще каким-то Люське и Катьке. В заключение Колька очень нелицеприятно отозвался о всей нашей геологической экспедиции, и особенно при этом почему-то подчеркнул тупость Уткина.
— А где Уткин, кстати? — спросил он внезапно, продолжая вертеть мою голову то ближе, то дальше к лампе (меня чуть не укачало от этого). — У меня к нему есть ряд принципиальных вопросов. На пример, по поводу «стерилизации» лисы.
— Не знаю, — ответила я.
— В смысле ты не знаешь? Вы вместе ушли в разведку, а ты и не знаешь.
— Я очнулась, когда тонула на болоте, — поведала Кольке я, — меня спас охотник. Дал куртку и сапоги. Показал дорогу сюда. А больше я ничего не помню. Вообще ничего, что было до этого. Даже как меня зовут — я узнала уже тут, от Аннушки.
— Хорош заливать! — Колька резко отпустил мою голову и недоверчиво скривился. — Петровну ты же помнишь.
— Нет, Аннушкой ее какой-то Митька называл, — ответила я, — я просто услышала, вот и знаю теперь.
— А-а-а-а… вот, значит, как! Значит, Митька назвал ее Аннушкой? — прищурился Колька и выматерился. — Вот сучонок…
Я прикусила язык. Похоже сболтнула лишнего. Но кто ж знал.
— Ты правду говоришь? — опять переключился на мою потерю памяти Колька.
Я пожала плечами. Мол, хочешь верь, хочешь нет.
— Так, сиди здесь! — велел Колька, — я Бармалея кликну.
Он выскочил наружу из камералки. Я осталась сидеть одна и всё думала, что какая-то ерунда получается.
Минут через пять он вернулся. С ним был еще один человек. Почему-то изначально я решила, что «дон Педро» и есть Бармалей, но я ошиблась. Бармалей, он же Иван Карлович Шульц, был приземистым, почти квадратным мужчиной, столь густо заросший рыжеватой растительностью, что среди дремучей кудрявой поросли было видно только мясистый нос и цепкие черные глаза.
— Рассказывай, — велел он тихим голосом и у меня аж мурашки забегали по коже.
Я повторила свою историю.
Повисло молчание.
Мужики сидели, «разговаривая» молча, одними глазами. Наконец, когда играть «в гляделки» им надоело, Шульц сказал:
— Мда. Странно, — и добавил, обращаясь к Кольке, — а ты что скажешь?
— Судя по форме раны, имел место сильный удар предположительно тупым орудием — камнем или дубиной, — начал Колька, опять схватив мою голову в тиски своих ручищ и вертя ее туда-сюда к свету лампы. — Рана серьезная. Так что амнезия вполне может быть. Или же налицо злостная симуляция. Но тогда всё равно остается вопрос — кто ей так разнес голову?
— Сама могла? — коротко уточнил Шульц и так зыркнул на меня, что я сразу поняла, почему все называют его Бармалей.
Колька отрицательно покачал головой.
— А удар при падении?
— Исключено, — вздохнул Колька. — Угол другой.
— Ладно, — кивнул Бармалей и развернулся к мне, — а ты, Горелова, напишешь всё, что здесь наговорила, на бумагу.
Я кивнула.
— Теперь по остальным. — сказал Бармалей Кольке, — Нужно послать пару ребят проверить, что там случилось.
— Да кого мы пошлем? — возмутился Колька, — все и так после этого забега не отошли, куда опять в такую даль переть⁈
— А если там случилось что? — спросил Бармалей своим невозможно тихим и острым как скальпель голосом.
— Если что и случилось, то мы уже ничем им не поможем, — недовольно отрезал Колька, он явно не боялся спорить с Бармалеем. — А уставших людей туда-сюда по тайге гонять — тоже не дело.
— А если им нужна помощь? — поставил точку в разговоре Бармалей.
Колька недовольно фыркнул, но правоту его нехотя признал.
— В общем так, — сказал Бармалей, — сейчас ужинать, мыться-отдыхать. Завтра рано с утра выдвигаемся на дальний участок. Пойдут Рябов, ты, Фёдоров, Михайлюк и Иванов. И, само собой, Игната с вами отправим.
— Так в лагере тогда почти никого не останется, — попытался возразить Колька.
— Я так сказал, — припечатал Бармалей, отметая все возражения.
— А можно я тоже пойду? — вякнула я.
— Сиди уже! — Колька и Бармалей синхронно развернулись ко мне и рыкнули одновременно совсем недобрыми голосами.
В общем, не взяли меня.
Примерно через полчаса вернулся Колька и притащил еще две лампы и чемоданчик с инструментами. Следом шла Аннушка, которая все время горестно вздыхала и несла таз с горячей водой.
Колька опасной бритвой соскреб мне все волосы на затылке и немного с правой части головы, обработал рану и принялся накладывать швы. Я старалась не орать, но всё равно было капец как больно, и я орала со всей мочи.
— Да заткнись уже ты! — шикнул на меня Колька, — весь лагерь перебудишь. Еще два стежка осталось.
— Не могу! — сквозь слёзы всхлипнула я. — Не надо больше. Пожалуйста-а-а… Больно же…
— Может, спирта ей дать? — влезла сердобольная Аннушка, которая ассистировала этому живодёру.
— Ага! Хуирта! У нее травма башки, возможная амнезия, так ты ей дай еще спирта! — рявкнул Колька, — и кто тебе такую дурь в тыкву воткнул? Хочешь, чтобы она голышом по лагерю потом бегала и пальму искала?
— Зачем пальму? — не поняла Аннушка.
— Ты же коммунист, Анна Петровна! — вызверился Колька и больно воткнул иголку мне в голову, так, что я аж подпрыгнула почти до потолка и взвыла не своим голосом.
— Да тихо ты, Горелова! Мешаешь же! — не обращая внимания на мои мучения, Колька продолжил диалог с Аннушкой, — так разве ты диалектический материализм уже забыла, Анна Петровна? Или ты не знаешь, что человек произошел от обезьяны, а обезьяна, соответственно, спустилась с пальмы. Поэтому, когда наша Зойка выпьет спирта при такой травме головы, то вполне возможен обратный процесс — превращение человека в обезьяну. Вот и придется ей срочно искать в тайге пальму, чтобы эволюционировать обратно согласно классическому канону. Теперь понятно?
Не знаю, что ответила ему Аннушка, но тут Колька так глубоко вонзил проклятую иглу в мою несчастную голову, что меня прямо подбросило.
— Ну всё, всё, — успокоительно сказал Колька, наконец-то соизволив обратить на меня внимание. — Сейчас только завяжу.
Я скривилась, утирая слёзы.
— А ты, в принципе, молодец, Горелова, — заявил в конце процедуры Колька вполне нормальным голосом, — не каждый мужик выдержит без обезболивания накладывание швов на голову.
— Так вы же говорили, что это элементарно и все легко переносят, даже дети, — обиженно припомнила я его же слова, небрежно сказанные мне в самом начале операции.
— Ну, мало ли что я тебе говорил, — дипломатично увильнул Колька, — тем более это еще когда было…
— Полчаса назад, — укоризненно буркнула я.
— Ну, нету у меня анестезии, нету, — беззлобно проворчал Колька
