Порою нестерпимо хочется… - Кен Кизи
Или свидетельства уныния непосед:
«…Лу говорит мне, чтобы я не обращал на вас внимания, что ты с Олленом и все остальные всегда сбивали меня с толку, но я не знаю, я сказал ей, что не знаю. Я ей говорю, что и рад бы остаться, но ведь мы все равно живем здесь в лачуге, и можно было бы немножко поправить наши обстоятельства. Так что, я думаю…»
И они снимались с места. И несмотря на то что некоторые представители семьи двигались медленнее других — не более 10-15 миль за всю свою жизнь, — неуклонное движение на запад продолжалось. Напористые внуки выволакивали своих предков из полуразвалившихся домов. Хотя со временем некоторые даже умудрялись родиться и умереть в одном и том же месте. Таким образом, стали появляться более разумные Стамперы, достаточно практичные для того, чтобы остановиться и оглядеться; эти вдумчивые и неторопливые Стамперы распознали порок, назвали его «изъяном в фамильном характере» и принялись исправлять его.
Эти «разумные» Стамперы действительно старались преодолеть этот порок, предпринимая практические шаги для того, чтобы раз и навсегда остановить это движение на запад, осесть, пустить корни и быть довольными той долей, которую отмерил им милостивый Господь. Эти «разумные» Стамперы.
«Ну вот и хорошо…» — произносили они, останавливаясь на плоскогорье Среднего Запада и окидывая взглядом местность. «Ладно, кажется, мы уже достаточно далеко ушли. Пора положить конец этой придури, которая гнала наших предков с места на место. Да и правда, слава тебе Господи, зачем идти дальше, когда можно остановиться здесь и, оглядевшись, убедиться, что земля слева ничуть не лучше, чем справа, и впереди столько же травы, сколько и сзади, и сама эта земля нисколько не отличается от той, по которой мы шли все предшествовавшие двести лет».
И поскольку никто не мог этому возразить, «разумный» Стампер сдержанно кивал головой и, топнув ногой в изношенном сапоге, произносил: «Все. Конец, парни, вот именно здесь, где я стою. Смиритесь и успокойтесь».
И обратите свою неугомонную энергию для достижения целей более ощутимых, чем бродяжничество, более реальных, чем блуждание по земле, таких, например, как бизнес, общественная жизнь, церковь. И они открывали банковские счета, входили в местные органы управления, и даже иногда эти сухопарые, мускулистые люди отращивали животы. На чердаках, в конфетных коробках хранятся фотографии этих людей: облаченные в черные костюмы, уверенные в себе, линия рта сурова и решительна — «…мы прошли достаточно».
Они восседали в кожаных креслах, упрятав в них свои тела, словно складные ножи, убранные в ножны. Эти прагматики покупали фамильные участки на кладбищах Линкольна и Канзас-Сити, заказывали по почте диваны с подушками темно-бордового цвета для своих гостиных.
— Вот это да! Да, сэр. Вот это жизнь. Пора уже, пора.
Но все это лишь до первого необузданного юнца, которому удавалось заставить своего отца выслушать его фантазии.
Так признайся же — ты сразу понял, что означает этот взгляд.
Лишь до первого непоседы, который ломающимся голосом умудрялся уговорить своего папу, что им удастся достичь большего, если они продвинутся еще немного на запад. И снова возобновлялось неукротимое движение… Ты же узнал этот взгляд, так в чем же дело?.. Словно звери, подгоняемые засухой, подстегиваемые неутолимой жаждой, гонимые мечтой о таком месте, где вода будет как вино.
И так они шли до тех пор, пока вся семья, весь клан не достиг соленого рубежа Тихого океана.
— Куда дальше?
— Чтоб я знал! Единственное, что я понимаю: эта вода не слишком походит на вино.
— Так куда же?
— Не знаю. — И с отчаянием в голосе:— Но куда-нибудь, куда-нибудь еще! — И снова с кривой усмешкой: — Это уж точно, куда-нибудь еще. «Что за проклятие, — произносит Иона про себя, — почему не смириться перед волей Господа?» Он ведь мог предотвратить эти поиски «куда-нибудь».
Теперь-то он знает, что Все это тщета и томление духа. Почему ему не хватило смелости остановить всех, когда на железнодорожной станции он заметил эту дьявольскую усмешку на губах Генри? Ведь он мог всех избавить от хлопот! Но Иона поворачивается к сыну спиной и машет рукой стаду кузин и братьев, идущих рядом с набирающим скорость поездом.
— Думай, Иона. Не будь слишком строг с Мэри Энн и мальчиками. Там суровая земля.
— Не буду, Натан.
— Помни, Иона, там, в Орегоне, злые, нехорошие медведи и индейцы, хи-хи-хи!
— Ну хватит, Луиза.
— Сразу, как устроитесь, напиши. Мы будем ждать.
— Само собой. — И тогда ты еще мог остановиться, если бы тебе хватило мужества. — Мы напишем и всех вас позовем к себе.
— Да уж пожалуйста, сэр; и смотри, Иона, чтоб тебя не съели там медведи и чтобы индейцы вас всех там не перебили.
Позднее выяснилось, что орегонские медведи досыта питались моллюсками и ягодами и были толстыми и ленивыми, как домашние коты. Индейцы, пользовавшиеся этими же неиссякаемыми источниками пищи, были еще толще и ленивее медведей. Да, они были вполне миролюбивы. Как и медведи. Да и вся эта страна была гораздо миролюбивее, чем он ожидал. Разве что в первый же день, как только он ступил на эту землю, его посетило странное, неуловимое чувство, оно посетило и поразило его и потом уже не покидало все три года, которые он прожил в Орегоне. «Что здесь такого трудного? — думал Иона. — Эту землю надо всего лишь привести в порядок».
Нет, не медведи и индейцы доконали старого стоика Иону Стампера.
— Интересно, почему это здесь все так неустроенно? — приехав, недоумевал Иона. Впрочем, когда он уже отправился дальше, вновь прибывшие задавали тот же вопрос:
— Послушайте, разве Иона Стампер не здесь жил?
— Здесь-здесь, только его уже нет.
— Нет? Отправился дальше?
— Да, дальше рванул.
— А что с его семьей?
— Они еще здесь: хозяйка и трое мальчиков. Им тут все помогают, чтоб могли свести концы с концами. Старина Стоукс почти что каждый день посылает им продукты из своего магазина вверх по реке. У них там что-то вроде дома…
Иона приступил к строительству большого дома через неделю после того, как они осели в Ваконде. Три года — три коротких лета и три долгих зимы — делил он между своим магазинчиком в городе и строительством на другом берегу реки. Восемь акров плодородной, удобренной речными отложениями земли — лучший участок на реке. Он застолбил его еще до своего отъезда из Канзаса по Земельному акту 1880 года —
