Наследники Скорби - Алёна Артёмовна Харитонова
Так оно и оказалось. Городской голова зло шипел:
— А я раз сказал и еще повторю: мы за свою защиту серебра Цитадели уже отсыпали. Второй раз не пытайся за то же сызнова тянуть! А откажешь в помощи, да город жрать начнут, поди многие зададутся мыслями о том, кто нынче Цитадель возглавил. И надолго ли.
Клесх вздохнул, но все же спросил, чтобы не было между ними недосказанного:
— Стало быть, десятину ты платить отказываешься, власть Цитадели и волю ее над собой не признаешь и людей своих на то же подбиваешь?
Купцы вновь загудели.
— Все ли согласны с посадником? — перевел ратоборец взгляд на пришедших.
На ноги поднялся худой, узкий в кости мужик в богато вышитой рубахе и с длинными светлыми волосами, лежащими по плечам:
— Не все, Глава. В твоих словах есть правда. Лучше раз в год отдавать десятую часть прибытка да голову более не ломать, чем всякий раз отсчитывать монету и ждать, когда Цитадель снова поднимет плату за требы.
— Значит, не все с тобой согласны, Тимлец Вестович, — со значением проговорил обережник, краем глаза отмечая, как рядом с худым купцом наметилось оживление — кое-кто из бояр согласно кивал, поддерживая высказавшегося.
— Коли хотят, пущай платят, — огрызнулся посадник, бросив злобный взгляд на соотчича.
— Да ведь не об том речь. Коли есть те, кто хотят платить, не могу я Сноведь без помощи оставлять. Вот ведь оно как… Поразмысли, может переменишь решение свое?
— Я решений своих не меняю, — угрюмо подвел черту Тимлец.
— Ну, раз нет… — Клесх кивнул сидящему слева от него колдуну.
Наузник подался вперед и, прежде чем посадник успел отшатнуться, осенил того неровным движением ладони.
— За сим налагаю на тебя Мертвую Волю, — сказал обережник и опустился обратно на лавку.
Лицо Тимлеца покрылось белыми пятнами. В горнице повисла тишина. И в этой тишине Клесх негромко спросил:
— Есть ли еще среди вас те, кто считают себя вправе не подчиняться общей правде?
Посадник рванул ворот нарядной рубахи и рухнул на колени. Губы беззвучно что-то шептали, но не могли исторгнуть ни звука. Обережник, отмеривший боярину страшную участь, не смотрел в сторону покаранного, словно тот уже не считался живым. Клесх обводил пронзительным взглядом сноведских купцов, на лицах которых был написан ужас.
— Лад, велика ли семья у Тимлеца Вестовича? — спросил Клесх колдуна.
— Жена, сын, да три дочери-девицы, — ответил тот.
— Вдову отправить в Цитадель. Будет там в прислуге. Из скарба разрешаю взять один ларь с самым необходимым. Поедет с первой же оказией. Сына… в Любичи. Будет жить при детинце, вразумляться ратному делу, глядишь, иначе чем отец станет на труд обережников глядеть. Дочерей… Этих — нынче же ко мне. Ну, а дом и все имущество посадника переходят Цитадели.
Он помолчал и обвел глазами сноведчан:
— Я так и не услышал, есть ли еще те, кто не хотят платить дань Крепости?
Купцы загудели вразнобой, замотали головами, и среди общих гомона и суеты поднялся на ноги молодой мужчина, посмотрел остановившимся взором на корчащегося на полу посадника и глухо спросил:
— На меня какую виру возложишь, обережник?
— А ты против десятины?
— Нет. Я — зять Вестовича, — с трудом выговорил он. — На старшей дочери его женат.
— До тебя мне дела нет. И до жены твоей тоже. Речь идет о вдове и сиротах.
Страшно прозвучали эти слова при еще живом, дышащем человеке.
— Идите.
Они заторопились и уходили без того степенного достоинства, с коим явились — спешили, переглядывались, бросали полные ужаса взоры на слабо царапающего половицы посадника.
Когда горница опустела, Тимлец мало-помалу затих. Он так и умер с раскрытым ртом и выкатившимися глазами.
— Упокой его с миром. И скажи, пусть снесут на буевище, — сказал Клесх Ладу. Тот кивнул.
Едва служки утащили мертвеца и смыли с пола нечистоты, как на пороге появились три заплаканных девки, вместе с воющей бабой, повисающей на их руках.
— Батюшка, не губи! — повалилась вдовица. — За что же? Да как?
— Выведи ее, — кивнул Клесх Чету. — Про нее все решено.
Ратоборец кивнул, подхватил причитающую боярыню под руки и выволок прочь. Клесх же задумчиво смотрел на дочерей посадника. Ладные девки. С косами, бусами, лентами, в расшитых рубахах, но зареванные и с опухшими носами. Одна — самая старшая, лет семнадцати, сжимала дрожащие губы и смотрела на отцова убивца с горделивым презрением во взоре. Молодшие — двойняшки Клёниного возраста похожие с лица, но разного роста, тряслись и плакали, ожидая страшной участи.
— Вот что, красавицы, — миролюбиво сказал Клесх. — Батя ваш супротив Цитадели идти удумал. Смуту взялся чинить. Народ на непослушание подначивать. Увещевал я его долго, но впусте. За его дурь ответ вам всем держать придется. Но горя я лишнего чинить не хочу. Потому судьбу свою выбирайте сами. Могу отправить Цитадели в услужение. Могу замуж отдать.
— За к-к-кого? — сквозь слезы выдавила одна из меньших — невысокая, с толстой русой косой и мелкими кудряшками над высоким лбом.
— За кого прикажу, за того и пойдешь, ясноокая. Отцовой воли над вами теперь нет. Лишь моя.
Девушки переглянулись, хлюпая носами, но старшая промолвила голосом студеным, как вода в полынье:
— Я мать не брошу. Коли она в прислуги, так и я с нею.
Обережник пожал плечами:
— Воля твоя. Ступай, в дорогу собирайся. Завтра и поедем. Доведу вас до Урени, а там обозу передам.
Гордо вскинутый подбородок стал ответом Главе. Надменная, но едва сдерживающая рыдания дева развернулась и вышла, бросив сестер в одиночестве.
Та из двойняшек, что была поменьше ростом, проглотила слезы и сказала:
— Я тоже с матушкой…
Ратоборец посмотрел на нее и под взглядом
