План битвы - Дмитрий Ромов
Прямо на лужайку машина не заедет, но дорога, вернее полоса, более-менее пригодная для проезда, пролегает в тридцати метрах.
В общем, мы уходим, а Платоныч, это он, кстати, изначально подстрелил секача, остаётся с генералом и начинает освежовывать тушу. Работает он споро, любо-дорого смотреть. Похоже, опыт имеется.
Времени на все дела уходит довольно много, и мы решаем остаться здесь ещё на одну ночь. После праведных трудов снова идём в баню. Сегодня деликатность наших гостей уже не является препятствием для удовлетворения любопытства, и они всё-таки задают свои вопросы, касательно рисунков на груди дяди Юры.
Изображение мечей в духе войны роз не имеет прямых отсылок к уголовной традиции, тем более что выполнено весьма виртуозно, но он рассказывает всё как есть, не скрывая, чем заслуживает очередную порцию уважения.
Баня небольшая, и натоплено в ней знатно. Большак заводит нас в парилку по одному и отхаживает веником до полного восторга и изнеможения. Он плещет на камни берёзовой водой, печка ухает, выбрасывая к потолку горячее облако. Дядя Юра пригибается, ожидая, когда пар чуть осядет, а потом берёт веник, как следует встряхивает и поводит им, слегка помахивая. В горячем влажном воздухе эти движения обжигают и вызывают приятную волну озноба.
Но это только увертюра, а спектакль начинается потом. Большак хлопает, трёт и дубасит так, что кажется дух выбьет, а потом, не в силах больше терпеть жар, сам выскакивает и окатывает себя из лохани ледяной водой, привезённой с речки, текущей в паре сотен метров от дома.
Народ орёт от восторга и клянётся в намерении всю жизнь провести в этом благословенном месте. А потом мы собираемся у стола и вкушаем добытого кабана, пожаренного на углях Петром и Вячеславом. Медовуха течёт рекой угрожая обездвижить в скором будущем всю компанию. Кроме меня, естественно. И я пользуюсь возможностью двигаться, чтобы наснимать ещё фоток на плёнку с высокой чувствительностью.
Мы сидим снаружи, перед домом, и превращаемся во что-то гораздо большее, чем просто кучка знакомых людей.
— Ну, за боевое братство! — провозглашает тост Скударнов, и получается у него это вполне в духе Булдакова.
А потом все пьют за дружбу, за мою первую охоту, за удачный выстрел Леонидыча, за здоровье Леонида Ильича и за мир во всём мире. Я тоже поднимаю чарку, чуть пригубляя, и в сотый раз живописую последние минуты жизни нашего кабана, чуть преувеличивая, как заправский и опытный охотник и по-доброму подшучивая над Жорой.
Я называю его высоким блондином в чёрном ботинке и даже одноногим Сильвером, но не забываю упомянуть и о том, что именно его точный выстрел избавил меня от смертельной опасности. Жора хвалит меня за быстрое и смелое решение, а Платоныч вручает ему клыки сегодняшнего дикого вепря.
Утром мы поднимаемся пораньше, и грузимся в «Урал». В Успенке пересаживаемся в «шестёрку» и двигаем в город. Наши новые друзья выражают желание задержаться на денёк, и Платоныч везёт их в свою ведомственную гостиницу, представляющую собой несколько квартир в сталинском доме на Советском, рядом с клубом ГРЭС.
Это в пяти минутах от «Лакомки» и почти столько же от Облпотребсоюза. Документы здесь показывать не надо, так что Жора сохраняет инкогнито. Впрочем, он на этом уже не настаивает и лететь планирует от нас, без дополнительных финтов. Экспедиция почти закончена, теперь можно и не скрываться.
Перед тем, как разместиться, мы заезжаем на работу к дяде Юре, и он делает необходимые распоряжения по размещению гостей и даже посылает к ним кухарку, хотя на поздний обед мы уже договорились пойти в «Солнечный».
— На всякий случай, вдруг проголодаетесь.
Мы завозим гостей в их роскошную квартиру, предназначенную для больших шишек из столицы, и сами тоже едем по домам. Нужно переодеться, немного прийти в себя и собираться на обед.
Я захожу домой и заношу большой полиэтиленовый мешок, в котором лежит моя часть добычи. Радж поприветствовав меня утыкается носом в этот мешок и шерсть на его загривке встаёт дыбом.
Я перекладываю один кусок мяса в другой мешок, быстро принимаю душ, переодеваюсь и уже собираюсь выскочить из дома, как раздаётся звонок. Это Баранов.
— Егор, здорово. Слушай, тут дело такое… Можем сегодня рассчитаться? По Печкину у меня прям всё готово.
— Утром стулья, вечером деньги. Что за спешка? Я сейчас уходить собираюсь.
— Да ёлки… Мне тут срочно деньги внести надо, а то тазом накроется.
— Что тазом накроется?
— Ну, я тут присмотрел… машину, короче новую… Прям нулёвую, через магазин. Но надо срочно бабки внести, ну и ещё там, сам понимаешь…
— Через сколько можешь у меня быть?
— Минут через двадцать.
— Добро, приходи.
Я вешаю трубку, беру мешок с мясом и иду к Рыбкиным. Правда, перед этим достаю деньги из тайника и, подготовив свой кассетничек, ставлю в ящик стола. Кто такой, не меломан, но аудиофил? Это я.
Дверь открывает Наташка. Выглядит она намного лучше, как человек воспрявший духом после тяжёлого недуга, но смотрит с лёгкой тревогой, будто пытается понять, то, что было той ночью в больнице… в общем, привиделось ей или это всё правда…
Я опускаю на пол мешок с добычей и, сделав к ней шаг, прижимаю к себе, подтверждая, что та ночь была на самом деле. Мы стоим обнявшись и я чувствую, как колотится её сердечко, пробиваясь навстречу моему, не такому трепетному, но всё равно взволнованному и немного растерянному.
Я чмокаю её в губы и она расцветает, и, судя по всему, испытывает большое облегчение.
— Ты одна? — спрашиваю я.
— Да, — просто отвечает она. — Где ты был? Отец сказал, чтобы я до твоего возвращения не уезжала.
— Правильно сказал, — киваю я. — Я был на охоте. Вот, гляди, добыл тебе кабана.
— Кабана? — округляет она глаза. — Дикого? А у нас они разве водятся?
— Ещё как водятся, вот, держи.
Я беру мешок и несу на кухню.
— Так что, ты уезжать собираешься? — спрашиваю её.
— Да, — с грустной улыбкой отвечает она.
— И когда?
— Ну, когда отпустишь, тогда и поеду.
— А если не отпущу?
— Значит, не поеду, — всплёскивает она руками и улыбается. — Но тогда останусь необразованным неучем, буду сидеть дома и вязать носки, как в средние века.
— Ты мне, кстати, не говорила, почему решила уехать в Новосиб. У нас ведь здесь тоже универ имеется.
— Ну… во-первых, у нас физмат, а там это разные факультеты, а я хочу только математикой заниматься. Во-вторых, из Новосибирска для незамужних выпускниц распределение лучше. А, в-третьих…
Она запинается и краснеет.
— Чего в-третьих? Говори-говори.
— В-третьих… чтоб тебя не видеть…
Здрасьте. Я ничего не отвечаю и просто смотрю на неё. Рассматриваю её дрожащие ресницы, полные губы, пунцовые ланиты и вздымающиеся юные перси. Ну вот что тут поделать? Кто бы сказал, никогда бы не поверил, что я, практически уже кадровый донжуан и тут такое…
Мама, прости меня, всё это химия…
— Знаешь, — говорю я и запинаюсь. — Ты… мне очень дорога. Я даже сам не догадывался об этом, а оказалось, что да. И всегда была. Но сейчас у меня такой период в жизни… В общем, он немного, как бы сказать… немного неспокойный. Иногда даже с некоторыми рисками и… Короче, я хотел защитить тебя от этих рисков, спрятать, спасти от опасности. Но вышло так, что это ты меня спасла. А я тебя в эти опасности и втянул…
— Ты не втягивал, — улыбается она. — Я ведь сама втянулась. И я об этом ни капли не жалею. Я помню же, как ты меня спасал… Ты по натуре своей, наверное, спасатель.
— Да так-то не особо, — пожимаю я плечами. — Не особо.
Блин, мямлю, мямлю, не могу чётко выразиться, что ли?
— В общем, Наташ, я по тебе скучал, пока тебя не было, но мы оба понимаем, что так лучше. Я помню, что ты мне сказала в больнице, принимаю и дорожу этим, считай, что твои слова отпечатались в моём сердце. Но сейчас мы не будем ничего менять и оставим всё как есть. Ты будешь учиться, а я буду делать дела, обустраивать будущее для нас обоих. Мне так будет спокойнее и, возможно, тебе тоже. Собственный математик, кстати, мне пригодится. И… считай, та ночь была, как…
