Выжившим [litres] - Евгения Мелемина
Она опустила плечи над тонкой дымовой струйкой и долго молчала. Кит устал ждать продолжения, но подняться и уйти не мог. Он смотрел на свои руки, белые руки, еле-еле тронутые загаром – на плечах после дня, проведенного у реки, появились красные болезненные пятна.
Смотрел на теплые реки синих вен и на выступающую подкожную струну запястья. В груди клокотал и бился тяжелый горький ком. Странный мотылек, пробравшийся в дом, закружился вокруг лампы и пропал.
Миссис Хогарт, услышав легкий стук, обернулась и завизжала, как обнаруженная на чердаке ламия:
– Ну! Ударь меня, Кит! Ненавидишь меня, тебе тошно смотреть… так ударь же!
Он ненавидел, но ударить не смог. Побоялся, что не сможет остановиться и оставит у стола ее растрепанный труп и осколки антикварной чашки с бледными розами.
Уходя, он забрал чашку с собой, как символ той матери, которую знал, – слабой таинственной принцессы с загадочным равнодушным взглядом.
Спящая красавица проснулась и оказалась ведьмой, с готовностью глотающей яд. Бесконечная ведьма, вернувшаяся из комы.
Кит надел джинсы и футболку, нашел в груде нестиранных вещей мятую ветровку и прихватил с собой. Долго, бесконечно долго завязывал шнурки на кедах, надеясь, что мать выйдет и остановит его на пороге. Она не вышла и не остановила, и он ушел в душную летнюю ночь, взяв только телефон – позвонить Томми.
Он не запомнил, сколько ему пришлось ждать и где он ждал. Ему было так страшно и неуютно, словно сегодня был объявлен последний день Помпей, а его заперли в подвале дома у подножия вулкана.
Душная смертельная клетка, а не город.
Мысли перешли в другое русло, туда, где им не приходилось метаться от стенки к стенке. Томми-Попугайчик, сошедшая с ума статуя, и Кит-номер-семьдесят-два, домашнее животное.
Отличная компания. Самое то, чтобы понимать друг друга с полуслова.
– Все совсем плохо, – сказал Кит, когда Томми, в футболке с зеленым принтом супергероя, пришел и встал рядом. – Что мне с ней делать?
Томми вытащил из-за уха смятую сигарету, закурил и ответил:
– Ты никогда не поставишь ее на место. Это бесполезно. Смирись с этим фактом, плюнь и разотри. Мой папаша смирился и сберег кучу нервов, газеты вот почитывает… твой боролся-боролся, а толку? Нам еще хуже – они хоть сами выбирали себе близкого человека и примерно представляли, с чем имеют дело, а мы ничего не выбирали, но огребли то же самое и по полной. Я не представляю, из каких соображений мой отец женился на женщине, которая считает презервативы штучкой из обязательного набора уличной проститутки, но пару раз задумывался, почему я единственный ребенок в семье. Так вот, она кастрировала его. Я уверен, что она трепалась и трепалась, обвиняла и обличала, молилась и обижалась до тех пор, пока его хер не перестал вставать не только на нее, но и на все, что находится от нее в радиусе пятидесяти метров. А так как он не отходит от нее ни на шаг, то жизнь его представляется мне довольно-таки безрадостным мероприятием… Теперь она принялась за меня, и я ничего не могу с этим поделать. И ты ничего не сможешь изменить в жизни твоей матери, Кит.
Дальше все будет выстраиваться так: я ударюсь в религию и буду писать сидя, чтобы не вводить себя в искушение, а ты будешь курить… вместе со своей матерью, и конфликт исчерпает сам себя. Давай поменяемся мамашами? Я предпочту курить.
Он стоял рядом, облокотившись на перила моста. Кит смотрел на его профиль, растрепанную челку, губы, прижимающие фильтр сигареты, и на призрачные дымные потоки, быстро разносимые ветром.
Томми курил только когда волновался. Он пришел сюда ночью, потому что волновался. По той же причине сюда же когда-то пришел Кит.
Две параллельные прямые пересеклись, потому что у них не было другого выбора.
И пока Кит плакал, закрывшись руками кусая рукав ветровки, Томми молчал и не шевелился, а потом вынул из сумки ноутбук, включил его и сел прямо на асфальт.
– Смотри, что я нашел, – сказал он как ни в чем ни бывало, и Кит оценил его спокойствие: своим безразличием Томми не принял слабость, значит, никакой слабости и не было.
Кит последний раз провел по мокрому лицу ладонью и наклонился над экраном.
Несколько секунд он читал выделенный черным список.
– Все это нужно будет где-то найти.
Томми поднял голову и улыбнулся.
– Найти – не такая уж и проблема. Это же не радий с палладием. Проблема в том, что с этим делать дальше.
– Не такая уж и проблема, – в тон ему ответил Кит. – Я смог спланировать садик возле дома, значит, могу спланировать что угодно. Сам знаешь, как здесь придирчиво относятся к садикам… Один лишний розовый куст – и ты преступник.
– Да, – сказал Томми и помрачнел. – Один неверный шаг… и никакой нам Невады.
– Ни одного лишнего куста, Томми. У нас лучший садик улицы.
Двадцать восьмое июля, ноль часов тридцать две минуты. Днем в городе прошло торжественное открытие нового здания мэрии, на конкурсе пирогов победил нежнейший чизкейк миссис Хайтауэр.
В тринадцать шестнадцать мистер Хогарт заморозил семейные счета, открытые на его имя, а в двадцать часов восемь минут он снял на улице шестнадцатилетнюю проститутку Джеки, обреченную на ночь бесполезной возни вокруг его вялого члена.
В девятнадцать часов ноль три минуты было окончательно закрыто дело о смерти Кевина Кленси, скончавшегося от острой сердечной недостаточности.
В двадцать один час ровно миссис Митфорд вышла из церкви и направилась на чаепитие дамского клуба, где готовилось обсуждение опасности феминизма для спасения души, и где злосчастная миссис Холл высказала роковое для нее мнение, что феминизм – это приятное модное течение для тех, кто не хочет постоянно худеть.
И снова ночь. Ноль часов сорок шесть минут. Томми Митфорд и Кит Хогарт все еще считают, что придумывая и прорабатывая детальный план сенсационной бойни, играют в игру.
Им кажется, что все это – очень серьезная шутка, спасительный щит, помогающий
