Исход - Евгений Адгурович Капба
За ним следовал эскорт из дюжины зверобоев во главе с верными Луи. Эти воины привыкли к тому, что Аркан их порой не замечает. Главное — они сами бдили и замечали всё! Их герцог был в безопасности.
* * *
— Вы нас используете, — сказал Исайя Арханий, с вызовом глядя на Рема. — Вы не доставите нас в Первую Гавань, верно? Вы хотите дать бой войску Краузе прямо здесь, мы все это поняли. Вы не просто так вытащили нас и наши семьи из Кесарии… Решили всё за нашими спинами. Несколько тысяч мужчин — отличная смазка для клинков рыцарей. Чем больше мы убьем здесь, тем меньше придет к вам, в Аскерон, когда объявят Крылатый Поход…
Рем оценивающе осмотрел группу угрюмых мужчин, которые встретили его на берегу. Старый Исайя, другие старшины Ремесленной стороны — они выглядели уставшими, напряженными, даже — напуганными. Что могло напугать ортодоксов? Вот такой вот разговор с Буревестником, конечно. Крутой нрав и вздорный характер этой семейки вошел в народные предания, так что высказать одому из Арканов претензию прямо в лицо — это было действительно страшно.
Дело могло принять скверный оборот — все-таки кесарийцы составляли большую часть его войска, пусть и наименее боеспособную. Лишившись их доверия — он мог потерять все. Проиграть сражение, проиграть кампанию и в итоге — войну.
Однако, с другой стороны, они пришли к нему прямо сюда, к сооруженному наспех причалу, не стали выносить свои сомнения и претензии на общее обозрение, привлекать толпу своих земляков… Это тоже кое о чем говорило. Мосты еще не были сожжены, этих людей еще можно было убедить и сделать по-настоящему своиоми. Аркан качнулся с пятки на носок и обратно. Что он мог предпринять в данной ситуации? Что мог сделать, чтобы эти конкретные люди ему поверили?
— Я буду здесь… — начал он, а потом прервался, замолчал, задавил слова на выходе из гортани, огляделся и — увидел в числе своего сопровождения брата Мартелла. — Господь Всемогущий, в конце концов… Брат Мартелл, мне нужна реморализация.
Все смотрели на него как на умалишенного: реморализация после всего, что произошло в Кесарии, после сотен сожженных домов, тысяч убитых, после того, как земли по обоим берегам Рубона превратилась в пустыню? Каждый из присутствующих был ортодоксом, взрослым мужчиной, каждый из них знал, что стоит за этим величайшим религиозным таинством, и что испытывает человек, который решается пройти его.
— Но, ваше высочество, впереди предстоит… — брат Мартелл как священник не мог отказать верующему в таком требовании, но — как воин и человек опытный, понимал, что реморализация при всей ее пользе для духовной жизни может быть весьма болезненной и опасной для физического состояния.
— Эти люди мне не верят. Они сомневаются в том, что я пытаюсь спасти их, и всех моих единоверцев максимально эффективно и с минимальными потерями, — Аркан говорил рублеными фразами, лицо его горело, сердце стучало так, что дрожала кираса. — Я не знаю иного способа убедить их. Все слова — бессмысленны, если в них не верят. Как я могу сделать так, чтобы они поверили? Я — не могу.
В душе его бушевала буря. После всего, что он для них сделал! Кто еще полез бы в Кесарию, кто пошел бы на верную смерть во время выборов Императора? Кому вообще было на них не наплевать, кроме него, Рема Тиберия Аркана Буревестника? Да они должны… Герцог скрипнул зубами — такие мысли еще больше убеждали его в необходимости реморализации. Увериться в собственной святости и непогрешимости — вот худший из соблазнов для любого Аркана. Дьявол знает главную слабость каждого из этой семьия: честолюбие, жажду признания, всеобщего восхищения и преклонения!
— Гордыня — самый страшный из грехов, — прошептал одними губами Рем и опустился на одно колено перед братом Мартеллом, прямо в грязь разбитого сотнями ног берега Сафата. — Отче, согрешил я перед Небом и перед людьми, и уже не достоин называться чадом Божиим…
Старый капеллан глубоко вздохнул, поднял очи к небесам, и громко начал читать первые строки из Малого чина реморализации:
— Ныне отпускаешь чадо Твое, Господи, по слову Твоему, с миром, ибо видели очи мои спасение Твоё, которое Ты приготовил перед лицом всех народов, свет к просвещению язычников и славу народа Твоего… — Аркан почувствовал сухую ладонь священника, которая прикоснулась к его лбу — а потом в голове Буревестника как будто ударили в набат все соборы Кесарии разом, слух наполнился криками сотен убитых и горящих заживо, а в глазах заполыхали огни сожженных городов.
* * *
Он встал с земли, шатаясь, спустя четверть часа, не раньше. Герцогский плащ выглядел как грязная тряпка, лицо Аркана подошло бы скорее смертельно больному старику, чем молодому мужчине, сильному воину в самом расцвете лет. Под его воспаленными глазами пролегли черные круги, волосы были спутаны, лицо искривлено в гримасе страдания, из носа текла кровь.
— Я буду здесь, с вами, соратники мои и браться, — хрипло, тихо сказал он и утерся. — Здесь, на этом берегу. С начала и до конца, с лопатой в руках и с мечом — на бастионах которые мы построим вместе. Если вы погибнете — я погибну с вами. Жребий брошен, фигуры расставлены. Теперь моя ценность — не большая, чем ценность простого пехотинца. Пойдете ли вы со мной?
Исайя Арханий, взглянув в глаза Аркана, вдруг опустился на одно колено и проговорил:
— Отче, согрешил я перед Небом и перед своим господином, и уже не достоин называться чадом Божиим…
Остальные старшины один за другим становились на колени в грязь:
— Отче, согрешил я…
— Отче, согрешил я перед Небом и перед своим господином…
Брат Мартелл, лицо которого выглядело немногим лучше аркановского, глубоко вздохнул, а потом простер руки над склонившимися кесарийскими ортодоксами и речитативом начал произносить слова Малого чина:
— Ныне отпускаешь чад твоих, Господи…
В ту ночь каждый из ортодоксов войска Аркана прошел через таинство реморализации. Если бы оптиматы напали в этот момент — они наверняка смогли бы разгромить их без особых усилий — воины были опустошены, раздавлены и сломлены. Но — видимо, высший суд еще не вынес свой приговор герцогу Аскеронскому и его людям: утром засияло солнце, и застучали кирки и заступы, послышался визг пил, топот ног и слова молитв и проклятий — ортодоксы взялись
