Мой друг - домовой (Дилогия) - Гектор Шульц
- Нафань, так это твое получается. Деньги и фото. Я не могу это взять, – я двинул шкатулку и карточки барабашке.
- И что мне с этим делать? Я с тобой живу. Только ты меня видишь. Как я буду ими пользоваться? Но фото заберу. Уж извиняй, барин, – он осклабился. – А тебе, как другу, эти монетки. Пользуйся с умом. Пусть они принесут тебе счастье, если не смогли принести мне и моим родным.
Поздней ночью, мы с Нафаней пили кофе. Дух дымил свой Беломор, а я изредка кашлял, если смертельная волна направлялась в мою сторону. Вдруг очень тихо, Нафаня произнес:
- Андрей. Ты же меня не бросишь? Даже если я такая сволочь?
- Вот те раз. Что за мысли, обормот? – я ласково потрепал грустинушку за загривок.
– Ты хороший. Мне повезло, что я нашел тебя, – обняв мою руку, он спрыгнул на пол, сунул подмышку Playboy и ехидно добавил:
- Не отвлекай меня от прочтения, сударь. Я в уборную, на ночь.
- Иди, мелкий онанист. Не увлекайся.
Показав мне язык, домовой семеня ножками, пошел в коридор. А я так и сидел, глядя на его фото, где ребенок Нафаня мило улыбался дяде фотографу. Вопросов было много. Но почему-то я был уверен, что со временем, мы все узнаем.
Глава четвертая. Сюрприз.
Нафаня любит чудить. В этом, кажется, весь смысл его существования. Беспокойный дух-пакостник, которого славяне старались задобрить блинами, сметаной, горячими супами, и свежей выпечкой, стремительно эволюционировал в некое подобие современных людей. Почти такой же, как и все. Но со своими тараканами.
После того, как мы нашли заветную коробочку с золотыми монетами и Нафаниной фотографией в младенчестве, домовой загрустил. А я старался ему помочь, но дух самонадеянно хлестал водку по утрам и докучал своими слезливыми комментариями.
Как-то утром, я проснулся от жуткого шума, доносившегося из кухни. Шум явственно походил на одну из песен Rammstein. Скрипучий голосок срываясь на фальцет, выводил на корявом немецком песню «Левой, левой, раз, два, три».
- Нафаня! Ты в конец, оборзел! – заорал я сквозь тишину утра.
Шум прекратился. Топоток приближался к двери. Робко открыв дверь, в проеме появилась лохматая голова домового. Вместе с ним в комнату проник и неестественный аромат спиртного. Нафаня нажрался.
- Андрей, швайн! – осклабился пьяный дух. – Гебен зи мир айне папиросен!
Мгновенно ему в голову полетела подушка.
- Ты чего творишь?! – моему изумлению не было предела. – С каких пор тебя Раммштайн увлек?
Нафаня тем временем залез на люстру. К слову, люстра была из благородного хрусталя, сворованного, кажется, из царского особняка. Огромная и жутко старая. Дух любил на ней качаться. Тоже мне, люльку нашел.
- Айн шлос, Андрейка! Ихь вас мюдэ траума, – Нафаня нес околесицу, переставляя немецкие глаголы так, что доктора наук ворочались в своих снах.
- Какая траума, осел ты эдакий. Что на тебя нашло? Объясни по-человечески, – насупившись, спросил я.
- Грусть меня снедает, барин. Безродная я скотинушка, никому не нужная, – завыл на люстре дух.
И так всегда, как напьется. Я начал привыкать к Нафаниным капризам, но противодействовать ему было нельзя. Он сразу впадал в неконтролируемое буйство.
- Кончай концерт. Мне-то ты нужен. Был бы не нужен, давно бы упаковал тебя в мешок и отволок в зоопарк, – я пытался его вразумить. Но домовой в ответ затянул любимую, по пьяни, песню.
- Выла вьюга, не было огняяяя…
Когда мать родила бедного миинняяяяя…
Срываясь на фальцет, он продолжал петь, как не смазанная телега.
- По приютам я с детства скитался,
Не имея родного угла.
Ах, зачем я на свет появился,
Ах, зачем меня мать родилааа…
Я хмуро слушал, наихудший образчик вокала, пока не надоело. Покрутив пальцем у виска, оставил новоявленного тенора висеть на люстре в позе ленивца, а сам пошел заваривать кофе.
На кухне был бардак. Кастрюли образовали импровизированную ударную установку, половник был педалью, бас - бочкой выступал здоровенный чугунок. На столе валялась разорванная пачка Беломора, пустая бутылка водки, и одинокий огурец в шерсти. В кухонном магнитофоне, убавленном на минимальную громкость, шелестел Тиль из Раммштайна о тяжелой судьбе шахтера, которому не дают женщины. Выключив музыку, я принялся наводить порядок. В проеме меж тем виновато стоял Нафаня с мокрой головой.
- Андреюшка, прости меня. Я хотел по-тихому, кто ж знал, что музыка так проймет, – домовой опустил глаза.
- Надоел ты своими пьянками. Я же не устраиваю такое по поводу и без? Так и тебе, как моему соседу, нужно вести себя хорошо. А то я сдам квартиру к чертям и живи, как желаешь, с бомжами. Авось и сопьешься с ними, – раздраженно ответил я, собирая мятые бычки по всей кухне, устраивая попутно барабашке головомойку.
Нафаня хлюпал носом и молчал. Наконец бардак был убран.
Притомившись, я потягивал кофе, закусывая сигаретным дымом. Окно было открыто, и Нафанин перегар постепенно выветривался. С улицы пахнуло весной и свежестью.
- Барин. Я не буду больше, – дух походил на виноватого мопса, всю ночь развлекавшегося с хозяйским ботинком.
- Будешь, паскудник. А то я не знаю. Убирай хотя бы за собой, – взглянув на часы, я чертыхнулся.
- Твою мать, я на работу опаздываю. Все. Не мусори тут. И веди себя хорошо, эмобой, – отвесив шутливый подзатыльник, я бросился одеваться.
Работал я дизайнером в крупном рекламном агентстве. Платили неплохо, для холостяка без семьи, как я, вполне хватало и на поестьпопить и даже на погулятьчего купить.
После трудного дня занятого бесконечными разработками дурацких макетов и презентаций их начальству, я с дурной головой, зашел в магазинчик рядом с домом. Купив себе пельмени и десяток яиц домовому, пару банок Гиннесса, и минералки с сигаретами, пошел домой. По привычке бросив взгляд наверх, увидел, что из окна на меня смотрит Нафаня. Поймав мой взгляд, тот юркнул обратно, закрыв окно.
Злорадно улыбаясь, я поднялся наверх, подумав, что протрезвевшему домовому сейчас устрою Хиросиму. Но от мыслей возмездия меня отвлек невероятно вкусный аромат чего-то мясного и безумно вкусного. Живот согласился с этим и забурчал, аки водолаз. Вздохнув, я повернул ключ в замке и открыл дверь. И опешил, таки.
Аппетитный аромат шел из
