Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №11
Это он, капитан Шнейдер, и его друг капитан Митрофанов спасли два последних больших парусника — «Падую» и «Магдалену Виннен», которые после раздела флота побежденной фашистской Германии перешли к нам, и «ввиду невозможности использовать парусники по назначению», как было сказано в заключении военных, должны были быть разрезанными на металлолом.
Это он, капитан Шнейдер, командовал этими кораблями, сменившими свои имена на «Крузенштерн» и «Седов», когда они ходили под военно-гидрографическими флагами в секретные рейсы к берегам Кубы, в районы Северной Атлантики, кишащие подводными лодками в годы «холодной войны».
Мы сидели в уютной кают-компании барка «Седов», где собрались старые друзья Ивана Григорьевича, прошедшие с ним на парусниках не одну тысячу миль. Вспоминали походы к берегам Африки и Америки, вспоминали тех, кого уже нет... Конечно же, спорили о том, почему «Седов» уступил первое место в гонках от Ростока до Санкт-Петербурга трехмачтовому барку «Мир».
И тогда, в 1974 году, на самой первой «Операции «Парус», в которой участвовали наши корабли, барк-гигант «Крузенштерн» проиграл гонки, занял лишь четвертое место. На старте у маяка Дрогден близ Копенгагена трехмачтовый барк «Товарищ» успел занять более удобную позицию и, поставив при восьмибалльном ветре все паруса, имея почти критический крен около 40 градусов, вырвался вперед, обеспечив себе победу. Тогда «Крузенштерн» уступил в скорости — барк огромен, ему нужны океанские просторы, сильные попутные ветры, — и ему не будет равных.
Да, тогда капитан Шнейдер проиграл гонки. Но он победил в регате. Я был на борту «Крузенштерна» в той «Операции «Парус». Я видел, как в восьмибалльный шторм еще совсем неопытные курсанты поднимались на пятидесятиметровую высоту, на падающие в бездну реи, чтобы ставить тяжелые промокшие паруса. Я видел, какое напряжение скрывалось за внешним спокойствием капитана. И только теперь понимаю, — сколько седых волос прибавила ему эта серебряная «Катти Сарк».
Само присутствие в Дании, Польше, а потом в Англии и Франции барка-гиганта под красным флагом, как бы впервые вышедшего в свет, очаровательные ребята-курсанты — сильные, ловкие, дружелюбные, совсем не такие, какими их представляли на Западе, покорили и публику, и строгих адмиралов, возглавлявших парусную Ассоциацию. Все капитаны при тайном голосовании единодушно присудили самый почетный трофей регаты — серебряную «Катти Сарк» советскому барку «Крузенштерн».
Я как сейчас вижу Ивана Григорьевича Шнейдера, построившего команду «Крузенштерна» для приема его высочества принца Филиппа герцога Эдинбургского. Ослепительно белая, отутюженная, сшитая на американский манер морская форма, четкий, стремительный шаг и — всегда смеющиеся глаза. Его приглашали в гости высокие особы, ему предлагали отдохнуть на вилле или на личном пляже и президент США, и датская королева, и капитан-барон фон Штакельберг. Капитан Шнейдер благодарил, но вежливо отказывался.
Только потом, много лет спустя, Иван Григорьевич, заливаясь смехом, рассказал мне, чего он боялся.
Ничего на свете не боялся капитан. Ни тропических ураганов, ни житейских бурь. Не боялся, когда его, двенадцатилетнего парнишку, впервые взял в море отец, потомственный азовский рыбак. Без страха шел и в бой рулевой сторожевого корабля «Дежнев» Иван Шнейдер, когда в северные моря вошел фашистский крейсер «Адмирал Шеер». Иван Григорьевич рассказывал, что они даже причальные концы выбросили в воду, не надеясь вернуться. Но вернулись из боя. И не боялся капитан министерских чиновников — пускай доносят, что капитан Шнейдер общается с высокими западными особами.
Единственное, чего боялся на свете капитан Шнейдер, — оставить этим высоким особам свою визитную карточку с адресом коммуналки на улице Воинова в Ленинграде. Я был у него в комнатушке на улице Воинова и хорошо представляю, чего он боялся. Вдруг кто-то, скажем принц Филипп, герцог Эдинбургский, нанесет ответный визит капитану, будучи в Ленинграде...
Капитан не привозил из заграничных рейсов дорогих подарков. Все деньги они собирали на квартиру, чтобы выбраться из этой жуткой коммуналки. Но из всех морей, из всех стран привозил Иван Григорьевич значки и марки с изображением парусников для дочки Тани, а для сына Саши — диковинные раковины морей земного шара, в которых всегда шумит море.
И разве этого мало, чтобы в доме твоем, днем и ночью, торжественно и неслышно шумело море?..
Так же внезапно, как и начался, ливень кончился. Выглянуло солнце, позолотило купол Исаакиевского собора, окрасило Неву в синий цвет, и, кажется, даже сфинксы у Академии художеств улеглись поудобнее. И ослепительно засверкали белые корпуса парусных кораблей.
Я шел по Английской набережной и впервые за всю свою жизнь увидел, каким должен быть настоящий Санкт-Петербург. Стал абсолютно ясен замысел старых архитекторов: неподвижную красоту горизонталей особняков, домов, дворцов, гранитных набережных, мостов, широкой, и оттого плоской, Невы не спасут вертикали золотого шпиля Петропавловского собора и Адмиралтейской иглы, а выявят, усилят, подчеркнут эту застывшую линейность лишь мачты высоких кораблей, вечное движение приходящих и уходящих парусников. А серому граниту набережных, однотонным фасадам дворцов так необходимы эти черные, шитые золотом, без единой складки сидящие мундиры на стройных морских офицерах, ведущих под руку, чуть придерживая сверкающий кортик, своих дам в цветастых кружевных платьях и широкополых шляпах. Пробираясь среди людей, заполнивших набережную, которые тянулись к парусным кораблям как к магниту вечного странствия, я заметил, как важно шествует среди них плотный, крупный, с фигурой боксера-тяжеловеса и невозмутимым лицом Будды эдакий богдыхан в сопровождении своих оруженосцев. Оруженосцы были молодые веселые ребята, которые бегали туда-сюда со своими видеокамерами, а богдыхан только изредка делал указующий жест и двигался дальше точно по курсу, и люди расступались перед ним, как волны от форштевня тяжелого корабля. Это был ведущий телевизионной программы «Пилигрим», мой давнишний приятель Стас Покровский. Самое удивительное, что при всей кажущейся неторопливости, Стас очень торопился.
— Здорово, старик, — хлопнул он меня по плечу, — пошли быстрее, солнце уходит, есть свободное место в катере, снимем корабли с воды. Такого больше не будет.
И мы пошли, и оказались не где-нибудь, а у того самого гранитного причальчика, где на волнах покачивался знакомый «Пасифик-Атлантик».
Светлобородый и чернобородый с индейской косичкой сидели на гранитных ступеньках, грустные от бесконечного ожидания.
— Хо-о! — выдохнул чернобородый Коля. — Наконец-то. Пилигрим явился.
— Ага, — сказал Стае-Пилигрим, — поехали скорее, солнце уходит. Знакомься, — обернулся ко мне, — отличные мужики, я их уговорил в Питер на катере пойти. Володя Бурлаков и Коля Лысенко.
— Да мы уже знакомы, — сказал светлобородый Володя.
У кораблей, как вы понимаете, мы оказались в считанные секунды. Но потом кудрявый, черноволосый и веселый оператор Вася все время умолял Колю не гнать, потому что зрители «Пилигрима» должны хоть что-то рассмотреть на экране.
— Ага, — сказал Стас. — Это было бы хорошо. — И, облокотясь на борт катерка, неподвижной улыбкой Будды ласкал проносящиеся мимо парусные корабли.
Солнце уже садилось, потемнели корпуса кораблей, а мачты в синем небе ослепительно горели, и мы плыли словно в каком-то странном лесу. И были в том лесу изящные остроклювые птицы — «Falcon» — «Сокол», «Eagle» — «Орел» и беленький бермудский шлюп «Grif», совсем не похожий на мрачного стервятника грифа.
И покачивались на невской волне «Roald Amundsen», «Alexander Von Humboldt», «Marco Polo», «Grosshezzogin Elisabeth», «Regina Germania», — имена ушедших великих путешественников, странников, королей и королев, отданные кораблям, вдохнули и в них нечто человеческое. Впрочем, слово «корабль», как и слово «человек», слишком общее, и мало еще о чем говорит. Другое дело — фрегат, барк, бриг или корвет. Сразу ясно, что это корабли-мужчины — строгие, воинственные, стремительные. Но ведь немало и кораблей-женщин — шхуна, бригантина, баркентина, каравелла. В самом звучании этих слов как бы скрыт характер столь несхожих дам.
Шхуна, например, звучит как-то грубо. Ну что такое ш-ху-на? Для меня — это толстая тетка, торгующая на базаре рыбой. Другое дело — бригантина и баркентина. Красавицы-сестры, стройные, черноокие, тоненькие, талии перетянуты узким пояском, а ноги всегда в ожидании стремительного и пылкого аргентинского танго. А каравелла — это что-то забытое, загадочное, величественное, с кружевами и буклями, вроде таинственной пушкинской графини из «Пиковой Дамы».
