Чужой из психушки (Извращение желаний) - Владимир Исаевич Круковер
Ты что это, Бе, совсем в кота превратился?
Я выздоровел, - сказал высокий кувшин на ножках, оттеснив меня от порога, - теперь я не кот, а просто Бе из клана Ыдык. И сегодня мы проведем небольшое собрание тут, у тебя: соберемся – разберемся; и я отбуду восвояси.
Гости хлынули мимо меня в комнату. Кто-то наступил коту на хвост, он взвыл и применил зубы. Раздалось ответное взвывание.
Зашел Кузьма. Пообещал, что мама придет позже и он ее всем покажет. Жиритофель ввалился в обнимку со своим врагом Зюгатофелем; оба были в своем истином обличии, нечистые и отвратные. Яблочный джин был как всегда красив фальшивой красотой джинов. Остальные думаки зачем-то слились в единое многорукое и многоногое существо с одной, достаточной тупой головой. На этой голове не было ушей, но было великое множество ртов.
Прошли Ациндаз, Кюнваг, Целдоп, Киндоген, Йудлобо, Каруд, Мах и Даг под предводительством Ацнарсаза.
Американских гостей представляли господа О`Кей, Ол-Райт, Ноу Проблемс и Факен Ю. Из Китая прибыли Сун Ху Чай и Вын Су Хим. Вьетнам был в виде множественного Хал Тур Щика, а Япония – армии правосторонних Той Отов. Поляки принесли с собой нарядные упаковки для плохих товаров. От конфетной фабрики явился сам Бабай. Его сопровождали Смирнофф, Распутин и Двапутин.
Мефис остался в облике смуглого мужичка с клиновидной бородкой, он слегка кивнул мне. Ведьма Елена Ароновна вновь была тоненькой и большеглазой. Она призывно покачала аккуратной попочкой, проходя мимо.
Пропрыгала на одной ножке Абвгдейка. В такт своим прыжкам она читала стишок:
Я – маленькая девочка, я в школу не хожу. Купите мне сандалики, я замуж выхожу.
Длинный и пронзительно худой мужик в кожаном пальто, проходя мимо меня, распахнул это пальто. Под пальтом ничего не было кроме его анемичного тела. Скорей всего это был сам Ваучер. Мне вспомнилась его встреча с Красной Шапочкой[1]…
Появился начальник умывальников и командир мочалок. По бокам шли, как телохранители, симпатичные мочалки под руководством несимпатичной тети Аси.
Мойдодыр, минуя кота, быстренько прошелся по его рыжей шерстке щеточкой. Васька успел цапнуть мыльного фаната за медную ногу, раздался зуболомный звук.
- Ты бы шел на кухню, - сказал я Ваське, - а то тебя тут потопчут.
Кот послушался, пошел на кухню, где должно было что-то остаться от пиршества Мефиса и Бе, если это обжорство не было виртуальным. Я заглянул за ним: действительно, икра еще оставалась в кошачьих мисках.
Я с опаской отправился в основную комнату, куда все шли и шли разнообразные существа. О том, как они там помещаются, я не тревожился. Людей, воспитанных на Булгакове, такие мелочи никогда не волнуют.
Вы, миленький вы мой, - сказала тоненькая ведьма, - туточки садитесь, на Красное место, в угол.
Я сел в кресло, уже переставленное в угол. Над ним вместо образа висел портрет Железного Феликса.
Комната преобразилась. Потолок – тяжелые каменные своды, закопченные, с обвалившейся штукатуркой. Свет от зрителя и сверху вниз, - из квадратного окна с правой стороны. За окном вместо автострады был пустырь – засоренное разным хламом и заросшее бурьяном место… Налево – серая, покрытая остатками штукатурки стена того дома, в котором помещается ночлежка Корсотылева… в окне у земли – рожа Бубнова. И освещение вечернее, красноватое, а судя по тому, что недавно стаял снег, везде непролазная грязь…
Склеп не склеп, пещера не пещера – ночлежка. И обитатели ее (не жители – обитатели, существа), не похожи на живых, но и не мертвые. Своеобразные зомби, для которых смерть – свобода: «Спокой и – больше ничего!» Чистилище для грешных душ: кому-то в рай, кому-то в ад. Грязная среда обитания заброшенных душ, транзитный вокзал, откуда можно подняться лишь в трактир, да и то на время. Но и про его существование трудно узнать конкретно.
Этот мир, с давно уже исполненный Горьким, - не антимир. Он соприкасается с нашим сегодняшним бытием множеством реалий. Его эстетика обладает концептуальной новизной. И зрители часто плачут, так как этот мир трогает за душу не дешевым пафосом массового псевдоискусства, наподобие мексиканских сериалов, а чудовищным предвидением усталых людей, чей «органон отравлен алкоголем». Людей России начала второго тысячелетия, которое несет им лишь дополнительные горести и неуверенность в завтрашнем дне. И он тут, у меня в квартире, где я сижу в кресле под «иконой» чудовища.
В центр помещения вышел кувшин, восточные узоры красиво оттенялись верхним светом.
Я расскажу вам, господа, про Волка. Да, да, про вашего земного Волка, которого я произношу с большой буквы. Все вы знаете, что ему не было равных в открытой борьбе. Но не брезговал он и внезапным налетом. Он закидывал жертву за спину себе и легко уходил сумасшедшим наметом. Но, когда целой стаей борзых гоним, чуял шкурой своей приближение драки, он, свирепо оскалясь, сворачивал к ним. И, трусливо скуля, отступали собаки. Так слушайте мою притчу про Волка. Слушайте, слушайте. Слушайте и смотрите.
Меня кто-то дернул за штанину. Я нагнулся и увидел под креслом маленького лохматого домового.
Глаза зажмурь, - прошептал он, - а то сам в волка превратишься.
Я зажмурил глаза. Теперь я и видел, и слышал, и чувствовал.
Он подошел к шелестящим на морозном ветру флажкам, понюхал их, тяжело втягивая худые бока. Флажки были обыкновенные, красные. Материя на ветру задубела и пахла не очень противно: человек почти не чувствовался. Он пригнул остроухую морду и пролез под заграждение. Флажок жестко погладил его по заиндевевшей шерсти. Он передернулся брезгливо и рысцой потрусил в лес, в бесконечно знакомое ему пространство.
Лес глухо жужжал, стряхивая лежалые нашлепки снега с синеватых лап. Тропа пахла зайцами и лисой. Все наскучило. Где-то подо льдом билась вода. Он присел около сугроба, приоткрыл седую пасть и завыл жутко и протяжно, сжимая худые бока. Ребра туго обтягивались шкурой, и казалось, что кости постукивают внутри. Он лег, перестал выть, прикрыл тусклые глаза, проскулил по щенячьи. Мягкими иголочками взметалось в снегу
