Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский
Волков тогда звал горничную и просил нести ему бумагу и прибор для письма. И сразу ответил ей письмом коротким: мне всё понравилось, так и пишите дальше. И в то письмо вложил на половинке листа свой вексель, расписку, гласящую, что всякому Иероним Фолькоф фон Эшбахт, барон фон Рабенбург, возместит по этому векселю двадцать восемь талеров, если он предоставит Амалии Цельвиг один гульден. Лишний талер немного, кажется, но и немало для любого банкира. И он был уверен, что под его имя всякий меняла тут же выдаст Амалии заработанные ею деньги.
Дальше шло письмо от его старого знакомца, ещё недавно влиятельнейшего человека в герцогстве, бывшего канцлера Его Высочества Валентина фон Цуннига фон Фезенклевера. Младшего брата соседа Волкова, барона Фезенклевера.
«Канцлеры хоть и бывшие, всё равно канцлеры», – решил для себя генерал и стал читать письмо.
В письме Фезенклевер писал, что узнал об ужасном случае, что произошел с графом и графиней, и негодовал вместе со всеми честными людьми над этой подлостью. А ещё писал, что находится сейчас в своём поместье Цунниг, наводит порядок и обустраивает дом. Но ещё до сбора урожая поедет в Фезенклевер гостить к брату и будет рад встретиться с Волковым, а также оказать ему посильную помощь, если в том будет нужда.
Фезенклеверы среди сеньоров графства Мален безусловно имели вес и уважение, но, скорее всего, то был вес, что давал им пост канцлера при дворе его величества. Впрочем, Фезенклеверы были большой и сильной семьёй, пусть даже и утратившей своё положение.
Волков тут же взялся писать ему ответ. Писал, что рад письму и участию, что проявляет «канцлер», он так и именовал Фезенклевера в письме, также писал, что уже ждёт встречи, которой будет рад. А ещё он написал, что участие канцлера в урегулировании распри с Маленами пока не надобно, так как генерал с этим делом хочет разобраться сам.
И последнее письмо было от его маленского родственника Кёршнера. То были новые и незначительные подобности случившегося, радость, что оба Фейлинга живы, и негодование по поводу того, что городской магистрат тем вопиющим делом не озаботился и выяснить, отчего стража не приходила ему на помощь всю ночь, не желает.
После хороших писем, что принесли ему хоть чуть отдохновения, письмо Кёршнера снова опустило его в тёмную пучину злобы и раздражения. И злился он на родственника, хотя тот был вовсе не при чём и все его сетования и упрёки были абсолютно законны, хоть и направлялись не по адресу. Кёршнер жаловался на несправедливость, и генерал понимал, что с этой несправедливостью придётся разбираться ему. Видно, оттого и злился.
Глава 26
Он просидел с письмами довольно долго, вокруг него сновали дети, жена уже несколько раз приходила справиться, не нужно ли ему чего, но он лишь рассеянно качал головой: нет. И продолжал своё дело. Она лишь принесла ему графин разбавленного вина, когда заметила, что ему жарко. И вправду, дом его был мал, кухня была рядом со столовой, и если зимой это было плюсом дома, летом духота изнуряла проживающих в нём.
А потом раздался рёв. Ревел молодой барон, так как в прихожей услыхал голос ненавидимого им учителя Бернбахера.
- Отчего вы ревёте, как труба, зовущая к атаке? – поинтересовался барон у барона молодого. Он чуть морщился от этого крика, ведь старший сын не плакал, как положено ребёнку, он по-настоящему орал, орал так, что мокрые от слёз щёки его багровели.
- Пришёл старый дурак Олаф, - продолжал вопить Карл Георг, омерзительно растягивая гласные в словах, - он опять будет нас истязать! Я думал, что в честь вашего приезда он не придёт сегодня…
- Ну успокойтесь, успокойтесь, - на крик уже прибежала мамаша – конечно, её кровиночка рыдала, – и она гладила сына по голове и добавляла: - вам не пристало рыдать, вы после батюшки старший в роду, вы барон, будущий воин, воины не рыдают.
Этот крик ужасно раздражал генерала, ему очень хотелось встать и хотя бы накрутить крикуну уши, но он лишь глубоко вздохнул и пообещал сыну:
- Лучше вам заткнуться, господин барон, иначе я дам учителю талер, чтобы он высек вас, высек как следует, так, как секут нерадивых слуг!
Карл Георг рот прикрыл, но эмоции всё ещё бушевали в нём, и теперь он просто выл через зубы, поглядывая на отца с обидой. Но и тот глядел на сына неласково, посему юный барон не решался заорать снова.
А бывший сержант и корпорал, а ныне учитель при детях господина Олаф Бернбахер кланялся господину, справился о здравии, поздравил с удачным походом, о котором все в Эшбахте нынче только и говорят, получил от Волкова большой стакан разбавленного холодного вина и приступил к своим обязанностям, усадив двух сыновей Волкова в конец стола, от отца подальше. А едва дело пошло, как в гостиной появилась баронесса – теперь она была всячески готова была ему помогать, даже выступать вместо оруженосца, – и сказала:
- Супруг мой, доктор Брандт пожаловал, уже на дворе, с фон Готтом разговаривает, примете его?
Генерал ждал Ипполита ещё к обеду и, признаться, был удивлён, что тот пренебрёг его приглашением, и посему, собирая бумаги и письма, он ответил жене:
- Конечно.
Никто бы не узнал в молодом докторе юного монаха. Когда-то тонкая шея брата Ипполита торчала из грубой сутаны. А теперь он был одет в атласный синий дублет с красивым шитым воротом до подбородка, синие панталоны до колен и, на вкус Волкова, немного «кричащие», слишком уж красные чулки. Шапочка чёрного бархата с фазаньим пером, такие же перчатки, хороший кинжал на поясе – в общем, если бы не чулки, генерал счёл бы его костюм приличным. Впрочем, молодость любит излишнюю яркость.
«Сколько ему, двадцать два, двадцать три? Ну, не больше двадцати четырёх.
