Сергей Цветков - «ЕСЛИ» №6(208) 2010
Если бы в генеральском кабинете можно было разместить лебединое озеро, в нем наверняка обнаружился бы какой-нибудь аккуратно покрашенный крейсерский экранопланчик с гиперзвуковыми нейроракетами на борту. Маленький, разумеется, но действующий, потому что не перевелись еще кустари-умельцы в рядах вооруженных сил и не переведутся, пока эти самые силы существуют. Хотя, судя по всему, существовать им осталось недолго, но высшему командному составу всеобщее и полное разоружение отставкой не грозило, потому как разоружение — это процесс, а кто, как не высокий военный чиновник, умеет грамотно рулить разного рода процессами? Да еще и с пользой для системы и себя лично? Да никто! А потом, когда разоружимся, кто будет контролировать процесс становления мирной жизни? Да те же генералы, вот кто! И вообще, главное для военнослужащего эпохи всеобщего и полного разоружения — добрые отношения с вышестоящими товарищами. А с этим у нынешнего главкомразора было все в порядке. Вместе по молодости в самоволку ходили, одних девок пушили, на одной «губе» сидели.
Лебединого озера в кабинете не было, зато имелся аквариум кубометра этак на два, в котором среди угрюмых пираний весело кувыркалась маленькая желтая подводная лодка с крылатыми микроракетами на борту. Пираньи лодки явно побаивались, признавая ее очевидное превосходство в вооружении и интеллекте.
Еремею всегда казалось, что нынешние генералы чем-то похожи на приказчиков из магазина колониальных товаров или, если подобрать сравнение посовременнее, на менеджеров по продажам. Чего изволите, господа? Вам порезать? Поджарить? Ах, вам разоружиться? Конечно, конечно. Аванс сорок процентов, остальное по исполнении. А с откатом мы сами разберемся, не берите в голову. Работа у нас такая, накат, откат, попил…
Впрочем, что значит — нынешний? Главком по разоружениям был первым и единственным в своем роде, прежний хозяин кабинета, главком по вооружениям, тот самый, который и запустил в аквариум хищную желтую субмарину, был отправлен в отставку по причине служебного несоответствия вновь введенной должности. И в самом деле, ну что может понимать человек, всю жизнь крепивший обороноспособность страны, в сложных реалиях «всеобщего и полного»? Вот и пусть себе разводит подводные лодки в каком-нибудь сельском пруду и не мешает прогрессу.
Вертлявая субмарина в аквариуме чертовски раздражала нынешнего хозяина кабинета, потому что нипочем не желала признавать господина генерала командиром и вообще военным человеком. Не желала, скотина железная, соблюдать субординацию, и все тут. Выловить ее не представлялось возможным — лупила электрическими разрядами прямо сквозь стекло, и как метко, сволочь! Выбросить к чертям собачьим вместе с окружающей средой, то есть аквариумом, тоже не получалось. Во-первых, аквариум являлся учтенной матчастью, а посему списать его было не так-то просто. Во-вторых, мировое сообщество могло не одобрить негуманного отношения к пираньям и поднять по этому поводу очередной хай. Кроме того, зловредный нейромеханизм в случае посягательств на его экзистирование грозился влепить ракету в генеральскую голову, о чем и сообщил, подключившись к личному коммутатору. Конечно, непосредственный создатель желтой водоплавающей заразы мог бы помочь в главкомовской беде, вот только самородок, подаривший действующей модельке часть собственной личности, скорее всего, давным-давно демобилизовался, и найти его было непросто. Приходилось ждать наступления «всеобщего и полного», когда большая часть полноразмерных боевых нейромеханизмов будет уничтожена профессиональными нейрооператорами и дойдет дело до таких вот козявок. А пока приходилось терпеть.
— Явился наконец, — рявкнул главкомразор. — Беда с вами, со штатскими, никакого понимания дисциплины.
Генерал имел полное право так говорить, поскольку генеральские погоны примерил совсем недавно. До назначения он вообще не носил погоны, предпочитая им накладные плечи. Накладные плечи смотрелись неплохо, но погоны все-таки лучше, брутальнее.
Еремей брезгливо покосился на неказистого человечка, изо всех сил пытающегося выглядеть большим и грозным, и спросил:
— Что-то случилось, господин главкомразор?
— Случилось? Случилось! Еще как случилось!
Хозяин кабинета уставился на свое отражение в полированной столешнице и сообщил неожиданно прорезавшимся человеческим голосом:
— Говоров, твой старинный друган, двинул свои танки на город. Забрался в нейрококон, заперся в своем отсеке, никого не пускает, говорит, что собирается устроить мирный митинг интеллектуальных машин против разоружения. Похоже, он пьян в лоскут. Взломать отсек не получается, там у него два бронепехотинца дежурят, да и дверь он зарастил. Черт бы побрал эти ваши гребаные нейротехнологии! Слышь, Палыч, выручай! Должен буду, ты же когда-то был сильнее Говорова. Все так говорят… Хочешь коньяка для храбрости?
Еремей покосился на початую бутылку, мотнул головой и вышел, аккуратно притворив за собой дверь. Как всегда, в предчувствии чего-то очень плохого его немного подташнивало и звенело в ушах. Он сглотнул и, сопровождаемый поднятым по тревоге нулевой степени отрядом спецназа, поспешил на рабочий уровень. Вниз, туда, где за плитами нейроброни располагались бункеры управления с коконами аксонных индукторов. Лифт мягко чавкнул и открылся, словно зарядная камора корабельного орудия, поставленного на попа. Давешний лейтенант проводил их испуганным взглядом, позабыв проверить пропуска. Не та стала армия все-таки!
5.Николая Говорова он знал давно. Нельзя сказать, чтобы они очень уж хорошо относились друг к другу. Были причины для взаимной нелюбви, но были причины и для взаимного уважения. Был Колька Говоров громогласен, щекаст, широк в кости, хвастлив, в питье и бабах неприхотлив и неумерен. Но танки свои любил нежной любовью и понимал их, как никто другой. И грозные бронированные нейромашины отвечали ему взаимностью. Тяжелые «индрики», безжалостные «росомахи», подвижные «ласки» и «горностаи» готовы были перевернуться вверх брюхом и сучить от радости ребристыми гусеницами по одному его мысленному кивку. Воистину при всех своих недостатках Говоров был хозяином брони. И сейчас, когда ему, лучшему нейрооператору бронетехники, выпало убить своих детей, ну, пусть не детей, пусть воспитанников, Колька не выдержал и сорвался. А сорвавшись, глотнул, как полагается, водки и вошел в приемный нейрококон аксонного индуктора. После чего наглухо зарастил стенку рабочего отсека, произнес по нейросвязи зажигательную речь и поднял свои детища в поход.
Неизвестно, на что он рассчитывал, отправляя тысячи тяжелых машин по восточному шоссе в сторону города. На мирную демонстрацию? Вряд ли. Скорее всего, он не думал о том, что станется с городом, с танками да и с ним, Колькой Говоровым, он просто шел маршем, шутя сбивая полицейские заставы, вызывающе свернув антигравы, разрывая нежное полотно шоссе гусеничными траками и заставляя шарахаться в стороны насмерть перепуганные гражданские глайдеры с обалдевшими от такого зрелища пассажирами. Он чувствовал себя сильным — и ему было хорошо, и еще он чувствовал себя правым — и от этого ему становилось хорошо вдвойне. Наверное, он, как и его детища, всю жизнь втайне мечтал броневым клином войти в ненавистный мягкотелый подлый город, чтобы… Он не задавался вопросом «зачем?», он не думал, «что потом?», он просто пер вперед стальной рекой и, может быть, впервые в жизни чувствовал себя по-настоящему счастливым.
Никаких бронепехотинцев у входа в Колькин бункер, разумеется, не было.
Еремей оставил конвой в коридоре, подошел к бугристому металлическому струпу, наросшему на месте входа в отсек, включил коммуникатор и вызвал Кольку.
Коммуникатор зашипел, потом бибикнул, и сорванный пьяный голос страшно и весело послал по матушке и его, и всех остальных.
— Колька, окстись, это я, — сказал Еремей.
— Ты что ли, Ерёма? — недоверчиво спросил Колька, перестав на время материться. — Чего тебе? А… понял, поучаствовать решил. Ну давай присоединяйся, старина. Хотя я уже всех победил, так что ты слегка опоздал, но все равно зачистить поможешь.
— Я, — ответил Сергей Павлович. — Колька, кончай дурить, останови свои танки. В городе люди.
— Перетопчетесь, — зло отозвался Колька. — А вот это видели? Какие там люди, разве это люди! Эх, Ерёма, я-то думал, что ты человек, а ты за них вписался. Ирод ты, Ерёма, ты мои танки погубить хочешь, а танки же — они как дети…
Послышалось бульканье. Еремей представил себе Кольку во влажной духоте кокона, в расстегнутой на волосатом пузе рубашке, с лобастой башкой, облепленной нейрошлемом, одной рукой льющего в щербатую пасть водку, другой делающего непристойный жест — ух вам всем!
— Николай, впусти меня, давай, как в старые времена, выпьем и потолкуем, — Еремей помолчал, ведь все, что бы он ни сказал, будет неправильно. А как правильно — он не знал.
