Измена. Паутина лжи - Екатерина Янова
Иногда мне хочется потребовать, чтобы врачи перестали колоть мне успокоительные, чтобы позволили отдаться с головой своему горю и безысходности, но на это у меня просто нет сил.
Несколько раз приходил Данил. Он долго сидел рядом, пока я спала (об этом мне сообщила медсестра), но как только я просыпалась, требовала, чтобы он убирался. Я не могла его видеть, не могла простить.
И вот он снова тут.
Медленно поворачиваю голову, рассматривая мужа. Похудел, осунулся, небритый, щёки впали, глаза воспалённые, как будто не спал несколько суток.
Но в груди больше ничего не екает. Наоборот. От одного взгляда на него загорается жгучее чувство. Что это? Ненависть? Думаю, да.
– Юль, – садится он на край кровати. – Давай поговорим?
– О чём? – шепчу, безразлично отворачиваясь к окну.
– О тебе. Надо что-то поесть. Что ты хочешь?
– Умереть. Дай свой табельный, буду очень благодарна.
– Юль, – вздыхает он тяжело. – Юленька, – берёт за руку, но я выдёргиваю руку. – Я всё понимаю, но надо жить дальше. Я тебя люблю…
– Уверен? – цинично усмехаюсь.
Он непонимающе хмурится.
– Уверен. Конечно, уверен.
– А где же ты был тогда, когда был так нужен нам? М? – впиваюсь в него горящим взглядом.
– Юль, – опускает он воспалённые глаза. – Прости меня. Эта проклятая работа…
– А трахать баб входит в твою работу? – вяло усмехаюсь. – Может, это ты так свидетеля допрашивал, или тайное задание государства выполнял?
– О чём ты? – замирает он шокированно.
Хочется рассмеяться ему в лицо, но сил нет. Какие хорошие препоратики. Если бы не они, я бы ещё много чего сказала в глаза мужу. Может быть, даже бросилась на него…
А так… Сил хватает только на констатацию факта.
– Ты мне изменил.
– Это бред! – вскакивает он с кровати. – Ты что несёшь?
– Я сначала тоже так подумала. Конечно, бред. Мой же Даня не мог трахать на своём рабочем столе какую-то прошмандовку, пока его беременная жена ждала дома! Он не мог таскаться по клубам, пока мы тут умирали одни. Или мог? – жгу его взглядом.
– Юль, я понимаю, горе и всё такое, но… Ты что несёшь?
– Какое искреннее недоумение. Где мой телефон?
– У меня.
– Дай!
Достаёт из кармана мой аппарат, протягивает. Я дрожащей рукой разблокирую экран. Три процента зарядки. Как раз хватит. Грустно усмехаюсь, запуская видео, которое разбило нашу жизнь.
Начинаются охи-ахи…
Даня резко бледнеет, выхватывает телефон, смотрит на изображение, с отвращением кривясь.
– Юля…, я…, – начинает заикаться.
– Хватит, Даня. Это видео убило нашу дочь. Твоя измена её убила. И тебе с этим жить. Уходи, я не могу тебя видеть. Никогда.
Вижу, как он сжимает челюсти до хруста, желваки ходят ходуном, его глаза леденеют.
Разворачивается резко, выходит из палаты, а я остаюсь одна. Наедине со своей чёрной, беспросветной тоской.
И осознанием, что это всё правда. Он даже не стал отрицать.
Только, какая теперь разница? Ничего уже не исправить…
Глава 4.
Я продолжаю находиться в прострации, но постепенно выплываю из защитного дурмана.
Мне всё хуже. Теперь не спасает и сон…
Мне кажется, я схожу с ума. Я не могу принять правду. Вроде бы мозгами всё понимаю, но сердце кричит, что это какая-то чудовищная ошибка.
Я как кошка, потерявшая котят, хочу звать, кричать, искать мою малышку, но направление мне неизвестно.
А самое страшное, что я продолжаю находиться в проклятом роддоме, где вокруг полно счастливых мамочек. Иногда до меня доносится плач младенцев, мне кажется, что это кричит моя крошка.
Её крик я теперь слышу и во сне. Там я брожу по лабиринту тёмных коридоров, отовсюду до меня доносится плач ребёнка, я мечусь из стороны в сторону, но кроме ледяной пустоты ничего не нахожу…
А потом просыпаюсь в холодном поту и до утра горько плачу в подушку, сцепив зубы, чтобы не разбудить своим воем половину больницы.
Меня определили в отдельную палату, но это не спасает. Всё равно долетают звуки, они сводят с ума.
А ещё, мне прописали процедуры, на которые приходится выходить в общий коридор и ждать свою очередь в компании счастливых мамаш. Они все шарахаются от меня, как от привидения, но это не мешает им бросать на меня сочувствующие взгляды, а потом шёпотом обсуждать своих карапузов, вес, рост, колики. Счастливо смеяться, рассказывая, какие чувства испытали, впервые взяв своих крошек на руки, реакцию мужей, родственников, как тяжело рожали и прочее, о чём ещё недавно отчаянно мечтала я сама.
Но мне ничего из этого не суждено было пережить. Не было мучительных родов, меня почти сразу в ту злополучную ночь увезли в операционную, погрузили под общий наркоз, а дальше…
Дальше я проснулась в своём персональном аду. Сейчас кажется, что от меня просто отрезали самый важный жизненно необходимый орган, который давал силы функционировать всему организму. Я с ненавистью смотрю на свой, теперь уже пустой живот. Как будто душу из меня вынули и оставили подыхать ослабленное тело. Не знаю, как я буду жить с этой дырой в груди, размером со вселенную, но прямо сейчас мне хочется, наконец, выйти из этой пыточной, под названием роддом. Я хочу домой, там я смогу забиться в угол и рыдать сутки напролёт. Никто не будет мешать, тыкать в меня иголками и рассказывать, что так нельзя, давать советы, обжигать сочувствующими взглядами.
Только поэтому и хожу на чёртовы процедуры, чтобы скорее вырваться на волю.
Стою тенью у стены, подальше от всех, но до меня всё равно долетает разговор. Одна из молоденьких мамашек, сокрушается, что у неё не приходит молоко. Горько усмехаюсь. А меня снова вселенная наказала. Грудь ноет и распирает от приливов никому теперь ненужной питательной жидкости.
От этого хочется выть бездомной собакой и бросаться на стены. Но я знаю, что последует потом. Меня снова посадят на препараты, от которых я превращусь в овощ, и не буду ничего соображать.
А я не хочу так. Мне нужно это всё прожить. Достаточно того, что я даже не знаю, где и как похоронили мою малышку.
Оказывается, пока я лежала
