Мемориал пустот - Роман Чёрный
— Помогу. Потому что дура я старая.
* * *
— Да куда ж ты несёшься-то, аки оглашенная! Тьфу!
— Простите, пожалуйста! Ко мне дядя Костя пришёл! — разнеслось по всему коридору. Звонкий топот сандалий по каменному полу не замедлился ни на миг, и через секунду Настя уже повисла у меня на шее, всё ещё почти невесомая, словно котёнок.
— Опять ты воспитательницу не слушаешься?
— Я слушаюсь, слушаюсь, даже горькое лекарство пью, у меня от него язык коричневый, смотри, а-а-а-а…
— И впрямь коричневый. Закрой рот, сорока залетит.
— Сорока — это такая птица? Как она может в рот залететь?
— Вот будешь его разевать и узнаешь. Смотри, что я принёс.
— Ой. Что это?
— Виноград.
— Ви-но-град. А что с ним делают?
— Ну… Едят. Это ягода такая. Гляди, — видя её неуверенность, я оторвал одну виноградину и сунул в рот.
Настя всё ещё сомневалась, но послушно повторила. Через секунду глаза её, и без того огромные на исхудавшем личике, изумлённо округлились, раскрываясь всё больше по мере того, как она жевала, так что я даже забеспокоился. В следующую секунду, не успел я опомниться, она целиком нырнула в кулёк, обеими руками набивая рот ягодами вперемешку с веточками лозы.
— Так, Настён, подожди… — она не слышала. — Настя! Анастасия, стоп!
Мгновенно замерев над пакетом с полными кулаками винограда и стекающим по подбородку соком, она смущённо посмотрела на меня. Бледное лицо быстро залилось краской. Полным именем её звала бабушка, когда она делала или говорила что-то не то.
— Прости, пожалуйста, — произнесла она, с трудом проглотив комок. — Я знаю, что так есть нельзя в приличном обществе, бабуленька всегда так говорила. Просто мне очень-преочень понравилось! Можно я теперь буду есть только ви-но-град?
Я не ответил. Смотрел на неё, раскрасневшуюся, пока мысли мои витали где-то далеко. Машинально достав из кармана платок, я вытер ей щёки.
— Насть, хочешь переехать жить ко мне?
А я-то думал, что её карие глазищи просто не могут стать ещё больше.
* * *
Следующие несколько месяцев я наблюдал, как вращаются тяжёлые колёса бюрократической машины. Практически ощущал запах смазки и видел летящие искры. Утвердить опекунство оказалось непросто, в комиссии нашлись сомневавшиеся, но в итоге хлопоты начальницы оказали нужный эффект. Попутно жернова перемололи мать Насти, обрядили серую женщину в такую же серую робу и отправили в женскую колонию поселение по соседству с той, где отбывал свой первый срок её сожитель. Урода, к слову, так и не нашли. Решили, что он сбежал медвежьими тропами в Финляндию, объявили в розыск. Оставалось только ждать.
Как сотрудник опеки, потерпевший и свидетель со стороны обвинения одновременно, я только и делал, что курсировал между полицией, судом и интернатом. Сперва была комиссия по делам несовершеннолетних, потом суд по лишению родительских прав, уголовный суд… Дело получилось громким и отвратительным, вы и сами могли читать о нём в газетах или видеть в вечернем шоу. Туда-то я и направлю вас за подробностями, сам же расскажу лишь самое главное. Простите, мне просто тяжело об этом вспоминать.
Прокуратура подняла абсолютно всё. Обвиняемая мёртвым голосом давала показания, стоя в клетке за спинами приставов, а заполненный зеваками и прессой зал то и дело ахал. Пробрало, я это видел, даже командированных в Северодвинск репортёров от федеральных изданий, охочих обычно до всяческой грязи. Оставление в опасности, жестокое обращение, физическое и психологическое насилие… Преступления против жизни и здоровья. Несколько раз которая-нибудь из женщин, не выдержав, начинала рыдать и кричать на мать (та не реагировала и даже не поднимала головы, дожидаясь, когда можно будет продолжить отвечать на вопросы). Почти каждое заседание кого-то приходилось выводить в коридор.
Гражданка Светлана Назарова не смогла сообщить суду, когда и от кого именно из своих многочисленных «гостей» понесла ребёнка. Родила на пелёнку, лёжа под столом, сунула младенцу в рот палец, смоченный в водке, и сразу же вернулась к празднику. В квартире царило бесконечное безумное чаепитие, орущий младенец пришёлся совершенно некстати, и заботу о нём поручили ругачей бабушке, чью пенсию они так весело пропивали.
Когда же бабушка стала для них бесполезна, перестала вставать с постели и принялась доставлять сожителю обвиняемой слишком много хлопот, именно он придумал хитрый план: наглухо заколотить дверь в дальнюю комнату, заодно заперев внутри и егозливую, пятилетнюю к тому моменту девчонку. Чтобы не путалась под ногами и приглядывала за разбитой инсультом старухой.
У такого есть название: «ублиет», умиральня. Тюрьма для двух несчастных душ, спрятанная позади зеркала в шалмане алкоголиков, в самой обыкновенной панельной пятиэтажке на окраине северного города. Если бы не случай и моё появление, этой двери предстояло оставаться закрытой вечно.
Сперва узницы пробовали шуметь, звать на помощь, но тогда их на неделю оставляли без еды. Нередко о них просто забывали, потом, всё же вспомнив, просовывали в кормушку бутылку воды и десяток упаковок кошачьего корма, забирали ведро с нечистотами. Так продолжалось два, может быть, три года. Мать путалась в датах — разрушенный алкоголем мозг поддерживал весьма условную связь с реальностью: водка есть, бабка с дитём не орут над ухом, а что ещё нужно? Впрочем, Настя и до своего заточения ни разу не покидала пределов квартиры. Все представления о мире за окном она получила лишь из телевизора, радио и бабулиных рассказов.
Когда на исходе особенно холодного ноября бабушки не стало, Настя осталась взаперти наедине с покойницей и голосами из радиоточки. Только тьма знает, что она чувствовала, месяц за месяцем наблюдая, как разлагается в метре от неё любимый человек, единственный, кому она когда-либо была нужна. А Светлана, что ж, о смерти своей матери она узнала только от следователя: сожитель решил, что, чем тратиться на похороны, лучше продолжить получать на карточку старухину пенсию. Новость оставила её равнодушной.
Зачитывать Настины показания в суде поручили мне. Часто я сбивался, останавливался, чтобы попить воды и собраться с мыслями. Мысли были чёрными, злыми. Притихший зал не торопил. Ладони саднили: сжимая под столом кулаки, я царапал кожу ногтями, и по вечерам приходилось мазать руки мазью.
Отдушиной после заседаний стали наши с Настасьей бесконечные разговоры и прогулки по парку. Воспитательницы, конечно, были в курсе дела и без проблем отпускали нас одних. То, с какой жадностью девочка впитывала мир вокруг себя, буквально
