И умерли они в один день - Виктория Цой
Ещё были сериалы. Женщин в них всё время обижали другие женщины. Они шипели, вопили и испепеляли друг друга ненавидящими взглядами. Очень красиво плакали. Крупной росой вскипали слезы в огромных глазах красавиц и медленно катились по измученным бледным лицам. И тогда Ниночка Алексеевна тоже принималась всхлипывать — вдвоём и плакать легче. Но потом счастливицы находили свои семьи, влюблённые соединялись, добро торжествовало над злом, и Ниночка Алексеевна возненавидела телевизор. Всё враньё, в жизни всё по-другому.
Поначалу она выходила гулять, но через пару кварталов поскорее поворачивала обратно, боясь заблудиться. Да и удовольствия прогулки совсем не приносили. Все пялились на неё с подозрением и любопытством — на плохую жену и никчёмную невестку. Однажды с нею по-русски поздоровалась незнакомая женщина и участливо спросила: «Вам плохо?» У Ниночки Алексеевны задрожали губы, и она пустилась бежать по улице как полоумная, глотая непрошенные слезы и не видя, как незнакомка провожает её озабоченным взглядом.
Тем же вечером женщина пришла к ней домой. Позвонила в дверь, беспрестанно кланяясь вошла и начала что-то втолковывать. Ниночка Алексеевна долго не могла понять к чему она клонит, пока не увидела тоненькую книжку с распятым на кресте сыном божьим. Она насилу выпроводила гостью и легла на кровать, ощущая бесконечную свинцовую усталость внутри.
Как-то раз она увидела Мурзика и побежала за ним, расталкивая прохожих и крича «кис-кис». Но рыжий хвост стремительно скрылся за углом и сколько не металась Ниночка Алексеевна по окрестным улицам, так и не нашла проказника. Кошек на улицах не было вовсе, только собачки — все крошечные. Одетые в смешные пальтишки, они семенили рядом с владельцами, щуря умильно улыбавшиеся черные глазки, и их подхваченные яркими резинками хвостики колыхались на ветру задорными фонтанчиками.
Ниночка Алексеевна вернулась домой, забралась в кровать и накрылась с головой одеялом. С тех пор она не вставала с постели. Изредка просыпалась, брела на кухню, пила из-под крана воду, ложилась вновь и отворачивалась к стене.
Однажды её подняли и куда-то повезли. Востроглазая молодая женщина, помогавшая Алексею собирать вещи, спросила, брезгливо держа двумя пальчиками деревянную рамку из красного дерева:
— Лёшик, это выбросить?
Алексей метнул опасливый взгляд на понуренную нечёсаную голову Ниночки Алексеевны, безучастно сидевшей на кровати, и махнул в сторону небольшого узелка: — Туда положь. Пусть папаша с ней едет.
Посреди ночи Ниночка Алексеевна проснулась. Она села и стала озираться, оглядывая ровные ряды коек с лежащими людьми. Спустила ноги и, ощущая босыми ногами прохладу пола, побрела на свет. В ярко освещённом коридоре Ниночка Алексеевна столкнулась с девушкой в светло-голубой форме и та, испуганно замахав руками, привела её обратно. Ласково воркуя, уложила на кровать и заботливо укрыла тяжёлым одеялом.
Ниночка Алексеевна лежит в общей палате. Иногда она приподнимает голову, силясь что-то вспомнить, но благодатная пелена вновь окутывает её плотным кольцом, и она проваливается в ватный сон.
Иногда она плачет во сне и громко зовёт «кис-кис», и тогда начинает стонать старик на соседней койке, и вся палата заходится в нестройном шуме. Вбегает проворная медсестра, делает Ниночке Алексеевне укол, считает пульс и следит как та, всхлипывая, засыпает.
Палата хорошая, большая. Возле кровати тумбочка, на ней чисто вымытый стакан и ложка. Рядом — фотография мужчины с властным лицом.
Скорей бы к папочке.
