Чернила и перья - Борис Вячеславович Конофальский
Но баронессу уже разбирает любопытство.
- Помолчите, барон, - строго говорит она старшему сыну. И, уже обращаясь к Волкову, добавляет: – Супруг мой, пока воду не согрели, не желаете ли пройти со мной в спальню?
- Конечно, душа моя, - отвечает генерал и не без труда поднимается из кресла. И видя, что старший сын готов уже снова кричать, да и средний тоже недоволен тем, что мать уводит отца, он обещает сыновьям: – После обеда расскажу вам, как было дело, и каковы были колдуны, и какие злодеяния кровавые они творили у себя в замке.
Оставив детей и монахиню внизу, супруги поднялись к себе в спальню, и там баронесса стала к мужу ласкаться, хоть и не очень-то умело – никогда к тому у неё не было способностей, – но страстно.
- Ну, скажите, господин мой, - шептала она и целовала его, - вы там хоть раз обо мне вспоминали, хоть раз думали? Я ведь жена ваша, вы мне прежде говорили, что Богом я вам дана.
- Думал, думал, - отвечал генерал, и почти не врал ей. – Бога молил, чтобы вас и сыновей ещё хоть раз увидеть.
- Честно? - не верит жена и заглядывает ему в глаза. – Ну, скажите, – честно? Или это шутки ваши дурные?
- Да честно же, говорю вам, верьте! – отвечает ей супруг. – Вас вспоминал, и не раз, - говорит он, и опять не врёт: вспоминал он её, вспоминал не раз, но когда сравнивал её с маркграфиней. – Бессмертной душою клянусь.
От этих слов баронесса тает, она виснет на нём и всё пытается поцеловать его в губы, целует и снова спрашивает:
- А на то, что с графиней повздорила, не серчаете на меня?
- А вот за это серчаю, - уже строго отвечает ей супруг. – И за то, что графиня сбежала в Ланн, под крыло архиепископа, родственничек ваш, сеньор наш, ещё с меня спросит, уж будьте уверены.
- Не серчайте, господин, мой, - ластится жена и всё гладит его волосы, - она, сестрица ваша, сама была вздорной, а я просто не сдержалась. Что она… в моём доме… и такое говорит…
- Знаю, посему злюсь на вас обеих за вашу дурость, – отвечал он, а потом, поставив супругу на колени на край постели, уже и взял её, для скорости не разоблачая её от одежд.
И жена после была счастлива. Вся сияла. Вытерев лоно, стала оправлять юбки, потом причёску под чепцом, потом начала помогать ему раздеться перед купанием, а сама стала говорить ему новости и слухи без остановки. Говорила про Сыча и про его жену, что он её ревнует; и что лекарь Ипполит зарабатывает много денег, что у него очередь, что люди к нему со всей округи едут; и что с отца Симеона, кажется, один из возниц денег стребовал за то, что поп его дочь четырнадцатилетнюю попортил. Вот только про нападение на Брунхильду баронесса ничего не рассказывала, хотя, Волков в том ни секунды не сомневался, собрала все слухи. И счастлива его жена была, скорее всего, не от сладостной близости с мужем, а оттого, что муж по приезду обладал ею, а не той распутной женщиной, что живёт на берегу реки.
А после жена и вспомнила:
- Ах да, господин мой… - она лезет в шкатулку и достаёт из неё пачку бумаг. То письма. – Вот, пока вас не было, так набралось.
Волков удивляется. Корреспонденции накопилось немало. Серьёзных размеров пачка. Он берёт письма, быстро их проглядывает. Первое от Брунхильды, и оно распечатано. Генерал бросает недовольный взгляд на жену, но ничего не говорит ей. Второе – письмо Кёршнера, третье письмо от Хуго Фейлинга, четвёртое – от одного из самых ненавистных ему кредиторов, от банкира Остена, пятое от бургомистра Малена, шестое прислал ему бывший канцлер Его Высочества, младший брат его соседа Фезенклевер. А ещё одно письмо было от его доброй знакомой Амалии Цельвиг. И оно тоже было распечатано.
Генерал снова смотрит на жену, которая всё ещё прихорашивается у зеркала. Баронесса, кажется, взяла за правило просматривать все адресованные мужу письма, на которых написаны женские имена.
- Дорогая моя, – говорит ей генерал.
- Да, господин мой, – отзывается Элеонора Августа, не отрываясь от зеркала; она уже поняла, что её ждёт неприятный разговор.
- Два письма распечатаны, отчего? – холодно продолжает Волков.
- Не знаю, видно, тёрлись друг о друга, вот и открылись. Много ли им надо? Бумажки.
- Тёрлись? – Волков зол, но пытается сдержаться. – Как прислуга в людской по ночам на общей кровати? - он всё ещё не хочет с нею ругаться, и так как жена игнорирует его вопрос, барон произносит: - Я запрещаю вам открывать письма, что приходят для меня.
Но она опять ему не отвечает. Таращится в зеркало.
- Баронесса! Вы слышите меня? Отвечайте немедленно! – настаивает он уже с угрозой.
- Да не открывала я ваши письма! – почти кричит она. И видно, что эти его запреты её раздражают, так же как и его злой тон, как и все эти упрёки из-за дурацких писем. И она добавляет снова со слезами в голосе: - Вечно вы всё портите, - а потом и кричит уже: - Всегда всё портите! – и добавляет с сожалением, обидой и укором: - А так милы были только что!
Вздорная, глупая, упрямая… Ничего в ней не меняется. За годы в его доме она почти не поумнела. Сравнивать её с Бригитт или с той же маркграфиней – это обижать тех женщин. Даже Брунхильда, и та поумнела, пообтесалась во дворцах, хоть и рождена была в хлеву.
А эта… Он молча выходит из спальни, оставив там жену одну. В рыданиях.
Глава 23
Элеонора Августа уже спустилась сверху вперёд мужа и на правах хозяйки встречала прибывавших мужчин, развлекала их беседами, пока супруг приводил себя в порядок после дороги. А теперь, когда он вышел к гостям и поздоровался со всеми, стала помогать им рассесться. Надеялась баронесса, что супруг пригласит её за стол, жену Сыча посадили ведь, но Волков отправил её из столовой.
- Идите. Распорядитесь
