Костер и Саламандра. Книга первая - Максим Андреевич Далин
В общем, методы у нас были те ещё.
Но таким образом подходящих людей мы нашли. А главное — мы нашли мэтра Фогеля.
Мне тогда показалось, что он стар и сед, — волосы цветом как ртуть — но ему было не больше сорока пяти: лицо обветренное и жёсткое, не как у работяги, а как у моряка, взгляд цепкий. И руки у него мне очень понравились: чуткие пальцы, как у музыканта.
Когда он услышал, чего мы от него хотим, — только головой покачал:
— А повсюду трубят, что время чудес давно прошло… Железный век. Крепко стоим на земле, делаем простые вещи, какие уж тут чудеса, когда на королевские броненосцы ставят пушки не менее чем десятого калибра… Интересную работёнку вы мне даёте, леди с собачкой
— Это, — сказала я, — не разовая работёнка, мэтр Фогель. И предсказать, что нам ещё может понадобиться, не берусь. И не думайте о чудесах. Думайте, что вы так и работаете на военное ведомство.
Он погладил Тяпку, которая удивилась, и усмехнулся странно:
— Ну да… В конце концов, не страшнее же, чем современное оружие… Ваша, пожалуй, правда.
И именно мэтр Фогель стал нашим старшим мастером. У него потом была толпа учеников и подмастерьев, но он сам гораздо быстрее, чем мы могли предположить, стал нашим доверенным лицом. А потом вошёл в Малый Совет.
Простой работяга. Мастер с завода. Вместе с высшей знатью.
Это очень странно звучит. Но я как чувствовала, что такого рода мастерство нам может понадобиться до зарезу, — и оно таки понадобилось.
Чего Фогель стоит, я поняла, когда он научил Тяпку лаять. Более того: он научил её и лизаться.
Схему того органчика, который мы с отцом обычно монтировали в говорящих и поющих кукол, я ему нарисовала. Но мэтру Фогелю этого было мало: он умел работать не только руками, но и головой. И этот органчик он потом довёл до настоящего совершенства.
И Тяпка вытерпела три часа сложных манипуляций, только подёргивала задней лапой, когда ей уж совсем надоедало лежать. Зато после этого моя собака звонко лаяла, — так натурально, что у меня слёзы наворачивались на глаза, — рычала, скулила, визжала, посвистывала и даже издавала тот хахающий звук, который издают все псы, когда им жарко.
А в Тяпкину пасть над органчиком Фогель вставил язык из великолепно выделанной тонкой розовой замши. Не просто для красоты — для дела.
Язык мы склеили из двух кусочков кожи, а между ними вставили несколько тонюсеньких костных пластинок. Ровно так же, как отец уши ей сделал. Просто кожу ей двигать тяжело, а с косточками — замечательно выходит.
Язык, конечно, оставался сухим. Но это не помешало Тяпке на радостях вылизать всё и всех, кто попадался ей на пути, а потом, на досуге, лизать себе лапы и изображать выкусывание блошек.
Фогель осчастливил мою Тяпку. Уже за это я была ему очень благодарна. Знать бы тогда, что будет потом…
Впрочем, до этого «потом» мне не было дела. Меня увлекла мысль сделать руки для Райнора, что было совсем не просто по многим причинам. Главная — кости.
Это мы с Райнором только так небрежно говорили: да пустяки, ерунда, одна-две кости — и рыбка на крючке. Ничего подобного: эта рыбка плавала в море, даже не приближаясь к нашему берегу.
Мы же понимали, что кости нужны человеческие. Трупы зверей легко двигать, но если заменять собственную руку, если хочется её ощущать как собственную руку… Я профессионально умела двигать тушки животных, и я хорошо знала: как ни настраивайся — будешь ощущать крыло, лапу, копыто. Не кусок человеческой плоти.
А человеческие кости нам были запретны под страхом тюрьмы и освящённого серебряного колье на шее пожизненно. По закону это считалось как раз осквернением могил грязными чарами.
И я только вечером смогла поговорить об этом с Виллеминой.
— Представляешь? — сказала я и отпила тёплого молока. — Это же действующий закон, меня когда-то чуть не арестовали даже за чаячьи кости…
Виллемина не сразу ответила: она щекотала Тяпке нос, потому что Тяпка научилась чихать. Уморительно, я понимаю. И даёт время подумать.
— Аф! — сказала Тяпка.
— Совершенно верно, — сказала Вильма. — Закон действует, но есть поправка, разрешающая использование тел несчастных, не признанных и не погребённых родственниками, тел самоубийц и тел казнённых злодеев и злодеев, умерших в тюрьме, для обучения медиков.
— Мы же не медики, — напомнила я.
Виллемина пожала плечами:
— Какие пустяки! Вы же не собираетесь в действительности осквернять могилы! Сделаем одну крохотную поправочку: напишем, что использование разрешается в научных целях. Почему лишь для обучения медиков? Мало ли кому ещё может понадобиться?
— Хорошо, медикам и некромантам, но ещё-то кому?
Вильма потянулась:
— Ах, душа моя, на всех этих скорбных посиделках родственники и добрые подданные выпили у меня ведро крови, я устала и думаю плохо и медленно… но, быть может, жандармам? Уголовному сыску?
Я удивилась:
— А этим-то зачем?
— Учиться отличать тела несчастных, умерших от болезней, от тел убитых. Или, например, самоубийц от жертв злодеев… да мало ли! Надо посоветоваться с шефом жандармского корпуса. Но это пока не важно. Может, и ещё кому-то потребуется. В общем, мы разрешим всем учёным. В научных и лечебных целях, в специальных местах, при свидетелях… может, ещё при святом наставнике?
— Может, без святош обойдёмся? — спросила я.
— Обойтись можно, но хорошо бы их упомянуть… — Виллемина задумалась. — Пусть так: по возможности — в присутствии святого наставника. Ты права: не всякий святой человек захочет смотреть, как медики вынимают из мертвеца кишки или как некромант поднимает труп. Оставим им путь к отступлению.
В тот момент и мне, и Виллемине это казалось простой болтовнёй. Намёками, мыслями на тему… Некроманты не могут предвидеть будущее, иначе мы отнеслись бы к этой болтовне серьёзнее.
Это была судьбоносная, пафосно говоря, поправка. Если бы Вильма не придумала её тем вечером, история, скорее всего, пошла бы совсем другим путём…
* * *
Наши мессиры миродержцы даже не усомнились ни на секунду. Броук даже улыбнулся сладенько, а Раш записал в блокнот. Просто поняли, что — да, это вправду нужно.
И мы сразу получили
