DELETED - Катерина Кюне
Слова, точно кирпичи, лепились друг к другу, пока упомянутые мною знакомые полностью не скрывались за непроницаемой стеной. Даже если я не верила сказанному Алексом, злоба, которая тонким слоем покрывала каждое его суждение, просачивалась в мой мозг, отравляла мои воспоминания, и у них появлялась неприятная, невыводимая горечь, как у жареной рыбы, которую неправильно разделали, раздавив желчный пузырь.
Иногда злоба Алекса была явной — казалось, можно приложить к его груди ухо и услышать, как она клокочет в нём, словно море внутри ракушки. Но чаще ему удавалось её приглушить и выдать свои тирады за сонм «благих намерений», «рационального анализа ситуации» и «заботы обо мне».
Говорил он всегда долго, многословно и витиевато. Слова лились нескончаемым плавным потоком, без каких-либо зазоров, куда могло бы вместиться моё осмысление или критическая оценка. Попытки следить за ходом Алексовой мысли, улавливать логические связи и в конце концов даже просто слушать очень утомляли и опустошали. Часто Алекс начинал подобные разговоры под вечер, когда я была уставшей и уже плохо соображала, так что вскоре готова была согласиться и признать всё что угодно, лишь бы эта словесная бомбардировка окончилась, и можно было лечь спать — наконец-то заползти под одеяло и отключиться.
Даже намёк на похвалу в чужой адрес, лёгкий, как зонтик одуванчика, мог вызвать у Алекса вспышку ревности. В сравнении с незначительным поводом, ревность была непропорционально яркой и обжигающей, как сварка.
— Конечно, только я у тебя всегда говно!
— При чём тут ты? Я о тебе ни слова не говорила.
— В том-то и дело! А ты должна восхищаться МНОЙ и хвалить МЕНЯ, а не всяких Зайцевых и прочую дрянь!
В более раннем варианте диалога я кидалась на защиту условных Зайцевых. Естественно, это приводило к тому, что Алекс брал Зайцевых за уши и с наслаждением погружал в выгребную яму. Позже я отказалась от этого варианта в пользу нового, столь же безнадежного.
— Я и так тебя хвалю!
— Что-то незаметно.
— Как это можно не заметить, если я постоянно тебя хвалю, по десять раз на дню?
— И когда ты последний раз меня хвалила?
— Да час назад буквально!
— Не было такого.
— В смысле, «не было»? Ты сварил кофе, и я сказала, что это здорово, и «большое спасибо», и что ты «такой умница»!
— Не могло быть такого.
— Ты что, действительно не помнишь?
— Не помню чего?
— Как я хвалила тебя!
— Я же сказал, ты ничего такого не говорила, не ври!
— Я не вру! Я дословно помню! Это же было час назад! — яростно, почти в отчаянии спорила я.
— Может тебе это приснилось? — с холодным, спокойным торжеством спрашивал Алекс.
— Нет, мне ничего не приснилось, это было вот на этой самой кухне! Ты стоял вон там! Или, может быть, ты и кофе не варил? И грязные чашки в раковине мне сейчас тоже снятся?
— Кофе я варил. Но ты ничего мне не говорила.
— А то, как я тебя похвалила за то, что ты рано встал сегодня, ты тоже не помнишь?
— Слушай, что ты ко мне прицепилась?
— То есть не помнишь?
— Ничего такого не было, иди займись своими делами.
— Выходит, мне нужно всё на диктофон записывать, да?
Но Алекс уже уткнулся в монитор и никак на меня не реагировал.
32
После обеда я пожаловалась на головную боль и смылась домой пораньше. Голова не болела, её просто не было, этой головы. Я её не чувствовала, как и остального тела, обычно обременительного и вечно где-нибудь ноющего: то в шее, то в пояснице, то в боку.
Таня… пригласила меня в гости! А я… у меня дырка в правом носке, потому что утром, одеваясь, я не планировала где-либо снимать ботинки.
Я порхаю по подземному переходу и прохожие, взглянув на меня, начинают улыбаться.
Она написала: «Может, у тебя есть время сегодня?». Что ей очень хочется увидеться, но завтра она занята: обещала сходить в кино с соседкой, и они уже купили билеты. Это пояснение, как я ему обрадовалась! Словно она не просто пригласила меня в гости, а позвала в свою жизнь. В этой жизни есть соседка, с которой она дружит и ходит в кино. И есть я, и встретиться со мной ей хочется настолько, что она не может ждать до послезавтра.
Я прошла мимо дверей, ведущих в метро — как можно запихать себя в тесный вагон, когда ты невесомый, когда ты не можешь оставаться на одном месте? Ведь тебя поднимет к потолку, и ты всю дорогу будешь стукаться макушкой. Или придётся болтаться на поручне, как ветроуказатель в аэропорту, «носок» в бело-красную полоску, и неизвестно сколько раз ты случайно заедешь ботинками кому-нибудь по зубам.
Я решила пойти пешком, а потом, когда удастся немного успокоиться и отяжелеть, сесть на трамвай.
Всю дорогу восторг плескался внутри меня, так что я не выдержала и позвонила сестре. Она мало знала обо мне и моей жизни: мы никогда не были особенно близки. Но мне необходимо было с кем-то поделиться, чтобы не захлебнуться восторгом и не умереть.
Конечно, я сказала ей только полуправду. Что случилось невероятное: сегодня я иду на свидание с человеком, который мне очень нравится. И что я ужасно, ужасно счастлива.
— Рада за тебя, — отозвалась в трубке сестра. — Чем он занимается?
Они всегда так делают. Люди. Ты должен принадлежать к какому-нибудь влиятельному цеху, чтобы начать для них существовать. Нельзя заниматься, например, наблюдением за цветами, кормлением птиц или фиксацией теней. Хорошо, что я «занимаюсь» бардонавтикой. Не бог весть что, но ведь недавно о бардонавтах была передача на телевидении. Вдруг Таня тоже кому-нибудь позвонила. Говоря с сестрой, я переплавила в слова часть летучего вещества, поднимающего меня к небу, и смогла сесть на трамвай.
Это был почти пустой трамвай с двумя старушками, прилепившимися друг к другу и тихонько о чём-то переговаривающимися, и несколькими шумными школьниками на задней площадке. Рядом с одной из старушек стояла тележка, а из неё тянули головы мелкие, бледно-жёлтые нарциссы. Принюхавшись, можно было почувствовать их холодный и сладкий запах.
Трамвай въехал в светло-зелёное облако парка и понёсся, то спотыкаясь о пустые остановки, то разгоняясь снова. Один раз ему пришлось всё-таки затормозить до конца и открыть двери — школьники с задней площадки выходили. После
