Ушедшая старина - Юлия Ник
В сентябре, в конце уж было, приехал вестовой с повестками из города утром. Со всех подписку взял, чтобы к утру собрались все у правления. Все мрачнее тучи ходят, бабы ревут. А Фрол мне и думать запретил о слезах: «Што же мы с тобой денёк наш расставанный портить будем? Миленькая ты моя, сладенькая? Мы с тобой лутше порадуемся, друг друга порадуем».
Деток перекрестил перед сном и настрого приказал спать, а то завтра, мол, их с собой к правлению не возьмёт. Они и уснули. А мы всю ночь в нашей светелке с ним и прошушукались. Жизнь нашу вспоминали счастливую да чистую.
Мы чисто жили, красиво. Двор перед крыльцом плахами листвяными выстелен, лавочки стоят, да стол летний. Большо-о-о-ой. И отхожее место он сделал с сидением. Как в городе, слышь, говорили. А мне, что в городе, что не в городе – едино. Иди-ка с таким брюхом опорожнись на корточках. Сразу сбросишь. Или уж стой, как корова. Думал он обо мне всё время. И войлок принес сапожный постилать под себя в мороз. Сидя-то не так холодно и ловчее всё.
Потом, со вторым уже, вовсе мне на зиму пристроил к задам дома теплушку с ящиком. От печки трубу проложил коленом, оно и грело. Уж просто спас, можно сказать. Вам не понять, как задницу-те на морозе заголять приходилось. Не всегда на ведро-те ловко, ночью ладно, спят все, а днём? Бежишь себе. Беременная вдвое чаще бегает по нужде, когда на сносях. Это уж природное, не от нас зависит. И первую ночь мы с ним вспоминали. Это уж на всю жизнь радость у нас была. Деток всех перебрали, кто у нас да какой. Погладил мне живот, бился уже ребенок-те: «Парень опять», – говорит. «Почему так думаешь?» – спрашиваю.
А он мне: «Девчонки у матери красу, говорят, забирают, пока та их носит, а ты у меня, как и была красотулечка, так и есть. Мальчонку, если жив буду, по святцам окрести. А не буду, так в память мою назови.» Как я тут взроптала на судьбу! Запричитала. А он мне сказал, што если он за нас не пойдёт, то кто ж нас и защитит тогда? Так уж устроено, те людские роды живут, где мужья жен защищают и детей своих. Все мужики идут, и он пойдёт, штобы мне не стыдно людям в глаза было смотреть за мужика лядащего. И то – правда. Лучше уж там со всеми перед смертью стоять, чем тут от людей отворачиваться.
И такие были. Куда ж без них? Одного помню, давно уж помер. Сразу после войны и помер. Тучный такой после войны стал. Важный, в начальники вышел, да удар его прибил.
Когда в колхоз объединялись, всё прыгал, кричал, агитировал, а народ другого выбрал, Наума. Старшего брата Налётова. Суровый был мужик на работу. А как иначе? Лошадей в колхоз отдали, но держали их по дворам, хозяева прежние, чтобы и свою нужду справлять и колхозную. Кто лучше хозяина за лошадью присмотрит?
А энтот, крикливый, и давай к Фролушке приставать: «Давай коня, да давай, не твой он, общий таперя, а мне надо то вывезти, да сё», – Фрол и не против, просил только, чтобы сам бы он правил своей лошадью. Не доверял никому. Лошадь надсадить – дело немудреное. У того крикуна и сроду скотинки никакой во дворе не было. Ладно. Чтобы до большой ругани дело не дошло, Наум уговорил Фрола, чтобы довериться тому, «базлаю»-те. А у Фрола сердце не на месте, кобыла давно покрытая уж была. Нельзя на ней много возить, так полегонечку, если только. Остальные-те лошади на пахоте. И пошел Фрол проследить крадчись, как лошадешка-то справится. А увидел, аж сердце взъярилось! Тот её до верху бревнами нагрузил, и в горку она въехать не может. Тот её хлещет, сам от злости зеленый, а у неё уж пена на морде розовая выступила. Только что Фрол того не пришиб до смерти тогда! Брёвна скатал в обочину. Выпряг, телегу сам потащил. Еле она бедная до конюшни дошла, попила и на колени встала, бока, как гармошка играют. Думали, скинет жеребенка. Ничо выносила, спас её Фрол тогда вовремя.
А потом она, как увидит того нехристя, аж в упряжке вскинется ногами. Он её за версту обходил. А што? И убила бы за своё дитё! И всю-то войну «базлай» тот больным сказывался. А как наши к Берлину подошли, так вовсе зараз здоровым стал. Возил в город кому-то, видать, гостинцы. Голодно было, а энтот всё складами заведывал. Считал, да пересчитывал. Грамотный был, городской. Никто и слова доброго не скажет о ём. Вскоре после войны и помер, от удара. Говорят, испугался кого-то ночью. Так и нашли с мешком зерна, со склада ташшил. И женка евоная с детями уехала вскоре в город.
Ну, вот отвлеклась опять. Да, многое на ум идёт, но Фролушка всегда со мной, как родимое пятно. Ну, успокоил меня, насчёт детей наказал, чтобы николи не баловала никого, окромя махоньких, тем много ласки надо, пока растут, чтобы завсегда детство своё помнили хорошее, коли ничего больше лутшего
