Горькие кабачки - Дмитрий Сенчаков
— Верно! — поддержала Кларочка, восстанавливая порушенную было тонкую душевную связь. — Тебе, Касьян, публиковаться надо. Обличения писать! И обществу польза, и сам, гляди — разбогатеешь.
— Ну-ну, — усмехнулся себе в усы Тихон Лукич. — Старый во́рчун попал в Fortune.
Потонула здравая ирония друга во фрондёрском порыве отставного офицера с активной житейской оппозицией. Накипело, наболело, да и попросту набежало событий у пенсионера. Мятежный дух требовал покорения трибуны, сведённый горечью рот рвался отплеваться к микрофону.
Разобрались граждане с проблемой. Выговорились, заодно перемыли вместе с мойдодыром всю Касьянову посуду обыкновенным хозяйственным мылом. Выдохнули, расслабились. Разбрелись по избушкам потчевать. Не довелось в тот день Касьяну Демидовичу по причине чрезвычайного происшествия довершить своё предприятие. Так и простояла алюминиевая царевна-кастрюля с размолотыми кабачками всю прохладную августовскую ночь, накрытая газетой с кроссвордом.
Наутро отставной подполковник улыбнулся юному солнышку, растёрся мокрым холодным полотенцем, выцедил кружку цикория с молоком и бодреньким приступил ко второй фазе производства. Водрузил Касьян Демидыч тяжёлый чан на газовую конфорку, отобрал лучок и морковь, принялся свистеть себе под нос детскую песенку про чебурашку и чистить овощи.
И вот закипела кастрюлька, хозяин прибрал огонёк. Выследил по часам момент закладки в будущую икру протёртого лучка с морковкой. А там за чередой помешиваний подкралась пора добавить по вкусу соль. Сыпанул Касьян Демидыч столовую ложку с гаком. Помялся, сыпанул ещё половинку. Но сомнения лишь пуще прежнего одолели старика. Осознал отставной офицер, что единственный способ удостовериться в норме солёности варева — это его попробовать.
Так отчего ж нет-то? Снял пробу большой деревянной ложкой Касьян Демидыч. Пригубил и поковрёжился. Мигом слетело с него лицо молодецкое, замерла на полно́те песенка насвистываемая. В голову ударила такая премиальная горечь, с которой Касьян Демидыч отродясь не сталкивался — даже вчерашняя Тишина греча, и та имела лишь жалкие отголоски.
Вот так буднично и прозаично обрушился на гражданина Гурчика невыносимый удар судьбы: пропал урожай кабачков, зря потрачен труд пары летних дней из девяноста двух, принесены в жертву ни в чём не повинные лучок с морковкой. Повезло лишь томатной пасте — до неё очередь не дошла. Сердце Касьяна Демидыча готово было остановиться от оскорбления и обиды. Разум категорически отказывался свыкаться со свершившимся, а это, как известно, путь в шизофрению. Морально низложенный и физически опустошённый пенсионер дотянулся до плиты, успел заглушить газ под алюминиевой кастрюлей и, возносимый настойчивым головокружением, рухнул подкошенным мимо единственного на летней кухне мягкого кресла. Погрузился словно в ложемент космического корабля «Союз» на марше: мгновенно ощутил те самые перегрузки. Покорно закрыл глаза.
На внутренних стенках век транслировался кинофильм о житие-бытие славного воина Касьяна, но отчего-то в обратную сторону. Подполковнику хотелось закричать, что кинопроектор неисправен, но свело голосовые связки у человека, даже хрипа собственного не слышит. Неподвластно и пошевелиться. Мельтешили воспоминания на стереосцене: похороны супруги, погибшей от оторвавшегося тромба; военный городок Таманской дивизии; командировка в Афган; малипусечная Людочка, доченька родненькая; суворовское училище. Затем похороны матери, умершей от воспаления лёгких; деревянный барак и казённая школа; похороны бабушки, скончавшейся от грудной жабы; крутая улочка наднепрянского уездного городка и бабушкин борщ. Мелькнуло и то самое лицо, которого совсем не помнил Касьян Демидыч, но папку своего признал сразу. Узрел и себя, молокососа, в руках полных сил и любви счастливых родителей.
Услыхал голос неторопливый, будто озадачен кто судьбой его героической, но непутёвой:
— Касьянушка Демидов сын, уж не ты ли? Не рановато ли к нам?
— Ещё б не рановато, — подумал кто-то за отставного офицера.
— У нас свободных номеров для тебя нету.
— Ни в раю, ни в аду? — на всякий случай поинтересовался Касьян Демидыч.
Усмехнулись собеседники, опахнули вспотевшего мужа крылами.
— Чай ты словечек обесцвеченных понабрался.
— Как это? — не понял Касьян Демидыч.
— Так нет же разницы для души. Коли праведная — так и переносится праведной, коли грешная — грешной. Что ты сам о себе, да о мироздании думаешь, то и ощутишь. Каждому по вере его.
— Как это? — лишь повторил Касьян Демидыч. Не врубался он в суть того, о чём архангел толкует.
— Так! — отрезал второй архангел. — В аду адаптируются. В раю — районируются. Всё. Свободен. Гуляй с миром, Касьян Демидов сын.
— И как мне быть? Что ж мне теперь делать-то?
— Как что делать? — ответил первый архангел. — Не падать духом. Жить и работать. Ты ещё не всю свою любовь излюбил.
Попробовал Касьян Демидыч распахнуть глаза и вроде бы даже рукою пошевелил, да только не понял поначалу, изменилось ли чего?
На самом деле изменилось многое. Возлежал гражданин Гурчик на топчанчике. Столпились вокруг него дорогие Кларочка Карловна и Тиша Лукич. Оплёл задранные на подоконник ноги Касьяна Демидыча незлопамятный кот Апперкот. А уважаемая врач скорой помощи из уездного города Руза, накануне ловко поразившая иглою стариковскую вену, прилаживала к ходикам на стене капельницу с физраствором. Медленно прояснялось путешествующее сознание, наводился привычный фокус на домашнюю среду-суету. Под языком отставного подполковника обнаружилась сладковатая острота от чуть не добившей его шайбочки нитроглицерина.
— Что ж это ты, уважаемый, себе позволяешь? Погода хорошая, а ты над собой контроль теряешь на ровном месте, — совестит врач скорой помощи, дама доминирующая, жёсткая и руководящая, такая, что и Клара Карловна на её фоне — обыкновенная добрячка.
— Горе у него, — растолковал Тихон Лукич. — Чан икры кабачковой на выброс.
— Как такое может быть?
— Горький кабачок попался, — кивнула Кларочка.
— Да в жизни не бывает такого! — отрицает скорая помощь.
— Всякое в жизни бывает, — бормочет Касьян Демидыч.
— Не верю ни единому слову. Где икра?
Махнул Тихон Лукич на алюминиевую кастрюлю, смиренно остывающую на газовой плите. Заглянула в неё Фома неверующая. В вареве лишь томатной пасты не хватает для цвета. Но пахнет вкусно. Зачерпнула ложкой и лизнула от души.
Нет, нитроглицерин не понадобился. Совладала доктор со своими ощущениями, обуздала эмоции. Выплюнула варево, прополоскала рот спиртом из дезинфекционного флакончика. Проснулась в даме личность исследовательская.
— Да, уж, чистейший денатоний! — заявила она, блестяще сохраняя лицо.
— Как-как вы сказали? — уточнил любопытный Тихон Лукич.
— Бензоат денатония, он же «Битрекс» — самое горькое вещество, известное науке. От одной до десяти частиц на миллион сделают вашу еду полностью непригодной. Как бы вы не старались и не настраивались преодолеть горечь, спазм не позволит вам её проглотить.
— А мы, было, подумали, что это кара Божья, — признался свежеющий на глазах Касьян Демидыч.
— Кара божья? — удивилась скорая помощь.
— За безбожие наше повальное.
— Нет,
