Дедо - Артак Оганесян
— Выходит, что люди — плаксы и слабаки? — возмутился я, не поняв сути дедушкиных слов. Да и как мне было их понять в мои двенадцать лет?
— Да, человек слаб, может и заплакать. Но и силен тоже. Он может… многое…
Дедо не нашел нужных слов или решил по-другому объяснить:
— Понимаешь, мальчик мой («хохас»), человек способен и на дно ущелья спуститься, — дедушка показал вниз в ложбину между склонов, а потом поднял руку к далекому хребту, — и на вершину горы взобраться. А орел, если упадет на землю, едва ли встанет.
Дедо поднял ведра и поторопил меня:
— Но мы все — и люди, и ослы, и даже орлы — должны прятаться от солнечного удара. Смотри, как припекает. Давай спустимся в тень, к роднику. Устроимся на привал, перекусим и отдохнем.
Дедо издали выглядывал по каким-то ему известным приметам место источника. И безошибочно вывел нас к довольно-таки полноводному для середины августа ручью. Мы ускорили шаг, двигаясь по течению выше, пока не вышли к озерцу под кронами высоких деревьев. Весь берег был залит свежей грязью.
— Я твою… («Ес ку…»), — начал было ругательство Дедо, но сдержался.
— Дедо, что случилось?! — Я не понимал, что его так разгневало.
Дедо обошел по траве размокший участок и обнаружил то, что искал. Точнее, того, кого он искал. Это был человек, который спал, полусидя прислонившись к стволу дерева. На глаза была натянута видавшая виды вязаная шапочка, из-под нее торчала борода.
— Эй, чо-о-обан!
Тот, кого назвали пастухом, вскочил на ноги, стянул шапку и уставился на старика, сердито смотревшего на него сквозь очки. Они заговорили на азербайджанском. Я ничего не понимал, мог только следить за жестикуляцией. Дедо показывал на замутненную воду. Чабан отвечал поначалу со смешком, потом начал активно убеждать в чем-то, указывая своей палкой в сторону, потом его запал утих, и под конец он слушал, потупив взгляд. Я впервые увидел в дедушке учителя, который наставлял нерадивого ученика. Дедо так переволновался, что снял запотевшие очки и протер их уголком рубашки.
В сорок четвертом году осколок попал ему под бровь, чудом не задев глаз. С этим осколком дед вернулся с фронта и прожил всю жизнь. Поврежденный глаз плохо видел. Когда дед снимал очки, шрам придавал его лицу такое строгое и сердитое выражение, словно он был страшно зол. Думаю, что именно под этим взглядом чабан перестал спорить.
Мы повернули и пошли искать другой источник. Мне не требовалось объяснять, что произошло. Я все понял, когда мы прошли мимо отары. Нельзя было пасти овец около родника, которым пользуются люди.
Не успели мы сделать и десятка шагов, как нас догнал чабан. Из того, что он сказал, я выхватил два слова, знакомых из азербайджанского: «даи» и «чорек» (дядя и хлеб). Он церемонно преподнес две лепешки и большой, неровно отломленный, видимо, наспех, кусок брынзы. Дедушка ответил что-то, качая головой, взял только одну лепешку и поблагодарил. Пастух не стал настаивать, остался стоять с лепешкой в одной руке и с сыром в другой.
— Дедо, но где-то же надо пасти стадо? Овцы тоже хотят пить воду. — Я все-таки решил задать вопрос, который меня начал мучить.
— Внизу, где ручей так и так разливается и уходит в землю. А пачкать течение у истока нельзя.
— А почему он не сделал так?
— Ему хотелось прохлады, а внизу тени не было. А потом ему было лень отгонять овец, которые потянулись за ним следом. Он заснул, а они залезли в воду и вот… истоптали все вокруг.
Мы прошли открытый луг, потом долго брели по опушке еще одного леса, пару раз задержавшись, чтобы собрать кизил — уж слишком манили темно-красные плоды, а потом углубились в лес. Дедо объяснил мне, почему именно здесь мы свернули. Потому что почва была чернее, а значит, влажная. Вскоре нам пришлось взбираться бочком, переставляя ноги так, чтобы упираться в землю краем подошвы. Здесь слышался плеск воды. Еще немного — и мы оказались у подножья водопада, который стекал с карниза, образованного переплетенными корнями деревьев. Пришлось возвращаться, чтобы найти козью тропку и залезть на этот выступ. И снова надо было карабкаться вверх вдоль многочисленных ручейков-рукавов. Если бы не ведра и бидоны в руках, восхождение было бы проще. Мы взмокли, выбились из сил, но добились своего. Мы добрались до ключа, бившего из-под отвесной скалы. Огромная глыба с острым выступом возвышалась над низкрослыми деревьями и кустарниками подобно носу корабля, разрезающему высокие волны.
Дедо поставил ведра, удостоверившись, что они не опрокинутся, потом скинул с одного плеча пустую бутыль для воды, поставил у подножья камня, с другого плеча снял старый плащ, который был свернут по примеру солдатской шинели, и, раскатав, расстелил как подстилку. Я постарался так же основательно поставить бидоны и присел рядом с дедушкой. Он уже отвязывал висевшую на ручке ведра авоську с провизией. Кроме завернутого в лаваш сыра с зеленью, который мы приготовили дома с утра, у нас были лаваш из тонира и чурек от чабана.
Пока дедушка раскладывал еду, я подобрал бутыль и подошел к камню. Стараясь не баламутить воду, начал было опускать бутыль так, чтобы течение попало в горлышко. В этот момент с моего плеча соскользнул веревочный ремешок плетеной сумочки, в которую была вдета бутыль, я дернулся удержать и… чуть не разбил ее. Намочил себе рукав и всю плетенку, а еще поднял песок со дна.
— Ничего страшного, на солнце быстро высохнет, — подбодрил меня Дедо, показав на мокрую одежду.
Я кивнул, подождал, пока быстрый поток очистится, заново приложил бутыль и наполнил ее. Мы ели свой нехитрый, но невероятно вкусный походный обед, запивая холодной ключевой водой. Потом дедушка прилег, накрыл лицо своей белой дырчатой шляпой и задремал.
Хотя ноги у меня гудели от усталости, сидеть было скучно. Я встал, перенес бидоны и отволок ведра из-под солнечного пятна в тень. Когда солнце в зените, то его лучи быстро двигаются по земле. А нам нужно было сохранить собранный урожай до возвращения домой вечером. Отдыхать некогда. Нужно сразу же перебрать плоды, повыдергивать хвостики, достать листики и веточки, которые все равно попадаются, как бы мы
