Цветок яблони - Алексей Юрьевич Пехов
— Тебе не кажется… — начала Лавиани, но он взял ее за плечо, подтолкнул к выходу.
Не грубо, но решительно. Тэо полагал, что сойка вполне легко могла бы сорвать этот хват и остаться на месте, но удивительно — последовала за ним, прочь от покоев.
— Не кажется. Ты не понимаешь, насколько здесь опасно.
— Она опасна? — тут же высказала догадку Лавиани.
— Ее дар. Ты должна держаться как можно дальше, чтобы не вводить его в искушение. Уходи. Я позову, если все образуется.
Лавиани повела плечом, и треттинец разжал пальцы, подчиняясь ее намеку.
— Ну, а ты, Фламинго? Чем ты лучше меня?
Он грустно усмехнулся:
— Я когда-то был волшебником. Второй раз она, даже находясь в таком состоянии, не допустит ошибки. Это все равно, что дважды сунуть руку в очаг. Тебе надо идти, сиора. Прямо сейчас.
Лавиани скривилась, но было видно — она поверила ему.
— Я могу хоть чем-то помочь девчонке?
— Да. Быть как можно дальше, не умереть и не стать ее послушной опаснейшей куклой.
Сойка скрежетнула зубами:
— Ладно. Я стану ждать где-нибудь возле кухонь. Наш район, по счастью, эта дрянь не затронула. Обещай, что найдешь меня и позовешь, когда ей станет лучше.
— Обещаю, — его зеленые глаза казались черными в тусклом свете сгущающихся сумерек.
— Я хочу ее увидеть, — чуть склонил голову Тэо.
— Ты же слышал…
— Я асторэ. Не человек. Ее дар не подчинит мое тело. Быть может, я смогу помочь.
— Не сможешь, — с сожалением ответил ему треттинец. — Но, возможно, она поймет, что ты пришел навестить ее. Быть может, это пойдет на пользу ее войне. Давай попробуем.
Тэо понял, что входит в комнаты Шерон с осторожностью, едва ли не робостью человека, который пришел навестить тяжело больного, а может и умирающего.
Раздраженное шипение Лавиани осталось по ту сторону двери. Акробат, прежде, чем сделать следующий шаг, осмотрел комнату.
Стол завален грязной посудой и бесконечным количеством пустых винных бутылок. Часть из них валялись на полу, одна укатилась вообще на балкон, и теперь ее припорошил снег.
Он перевел взгляд на Мильвио, и тот пожал плечами:
— Дни идут, по мне, слишком долго. Невыносимо долго. Остается лишь думать, жалеть об утраченном и опустошать запасы его светлости.
Пьяным южанин совсем не выглядел. Скорее смертельно уставшим, словно он не спал все эти сутки. Возможно, так и было.
Высокие оконные створки, распахнутые настежь, впускали достаточно воздуха, но несмотря на это в помещениях властвовала духота, словно ветер преисполнился робости и не решался заглядывать сюда.
Стул был перевернут, свечной воск никто не убирал, и он растекся, собравшись и нарастая грубыми потеками на мебели и подоконниках. Фэнико в ножнах лежал на брошенной на паркет вельветовой куртке. Рядом валялись книги, а также карты Треттини, Ириасты и Фихшейза, запачканные винными пятнами, смятые и исчерканные чернилами. Чернильницу Тэо тоже увидел. Точнее ее осколки — дорогое вьенское стекло разметалось острыми треугольными иглами по дальней части комнаты, а на охряной стене красовалась внушительная клякса.
Акробат шагнул туда, где располагалась спальня, осколки хрустнули под подошвами его сапог, но, не дойдя, застыл, поперхнулся, закрыл рот и нос рукавом, отшатнулся назад, за невидимую границу, посмотрел на Мильвио, чувствуя, что глаза начинают слезиться.
Смердело разверзнутой могилой.
Треттинец же вел себя так, словно они находились на цветущем лугу.
— Как?… — прохрипел Тэо, желая спросить, как товарищ выносит подобное, находясь здесь не первый день, но его внезапно парализовало от ужаса из-за страшной догадки. — Она…
— Жива, — мечник указал в соседнюю комнату. Отсюда Пружина видел лишь угол большой кровати.
— Я могу ее увидеть?
— Если тебя не тревожит дыхание кладбища, сиор.
Акробат признался себе, что весьма тревожит, но решительно двинулся вперед.
И снова застыл. Он смотрел на Шерон, лишь краем сознания отмечая, как Мильвио стоит у него за плечом.
Она сидела по-карифски, точнее — стояла на коленях, кулаками упираясь в одеяло и задрав лицо к потолку. И сильно изменилась за те дни, что Пружина ее не видел. Похудела еще ужаснее, чем прежде. Кожа стала бледной и сухой, нездоровой, столь тонкой, что сквозь нее, казалось, просвечивают кости. Особенно это было заметно на руках и на скулах. Волосы в беспорядке, спутаны, белых нитей в них добавилось, а глаза огромные, словно у совы.
Вываренные, как солнце нынешнего дня.
Чужие. Не этого мира.
Глаза чудовища. Или ведьмы из зловещей сказки.
Тонкое левое запястье совсем недавно кровоточило, Тэо видел, что повязка, которую сделал Мильвио, сильно намокла от крови, а та, просочившись через бинты, испачкала еще и простынь с одеялом.
На высоте плеч Шерон, зловеще сияя белым светом, точно две маленькие злые звездочки — кружили кубики игральных костей.
Именно они издавали это ужасное зловоние, словно приносили его в спальню со всех погостов мира и полей сражений.
Несколько секунд Тэо смотрел в серое лицо некроманта, на обескровленные искусанные губы, страшные глаза. Было понятно, что Шерон его не замечает и словно спит наяву.
— Она ведет битву, — справившись с тошнотой от мерзкого запаха, произнес Тэо. — Но с кем?
Мильвио положил тяжелую руку ему на плечо, потянул за собой, прочь из комнаты. Пружина бросил полный сожаления последний взгляд на девушку, прежде чем последовать за треттинцем.
Стоило лишь преодолеть невидимую границу, как кладбище осталось за спиной, и появилась возможность дышать. Мильвио поднял опрокинутый стул, толкнул, рассчитав столь ловко, что проехав по полу, через все помещение, тот остановился перед Тэо.
— Идем на балкон, сиор.
В последних словах он не скрывал иронии. Перебрал пустые бутылки, одну чуть не разбил, нашел целую, кинжалом срезал печать, взялся за штопор, подхватив два стакана. Тэо, подняв сул, пошел за южанином.
Снег закончился точно также внезапно, как начался. От него остались лишь капли да лужицы. Стало жарко, даже знойно, и наступающая ночь влажно дышала землей, которая отдавала тепло пасмурному небу.
Огни горели лишь по этому берегу, а еще в порту, нескольких башнях и по периметру ближайшего к дворцу сектора городской стены укреплений. Большая часть Рионы была погружена во мрак, но Тэо помнил ее в первую и во вторую ночь, пока люди еще оставались живы и кто-то мог поддерживать пламя.
То горело ярко-синим, болезненным для глаз светом.
Мильвио разлил вино. Густое, медово-янтарное и наверное ароматное, но Тэо, все еще пребывающий мыслями у постели Шерон, скованный запахом, остерегся пить. Просто принял стакан, ожидая, когда Мильвио начнет говорить.
— Ты прав. Она уже несколько дней ведет битву с собственным
