Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена. - Александр Бельский
Щеки Пантелеева зарумянились, как у курсистки, а Фабий постарался прикинуться элементом декора. Его пока никто не отпускал.
Поздняков попытался успокоить разошедшегося до ярости Воробьёва:
— Ну, я бы так огульно не рубил нах... Ни с плеча, ни с плеч. И ещё, думаю, что в любом случае, сегодняшнюю гребёнку нужно довести до конца. Желательно подправив неприятность с порталами уже сейчас. Всё же переловили да покрошили в мелкую расхуяку мы многих. Достоверно известно, что скакать порталами вышло только у эльфов. Ну, возможно, собирался ещё и шаман с харазцами. Остальных-то мы повязали или перебили...
— Кого, Алексеич? Кого повязали и перебили? Шелупень и никчемушных бандюков! Homo non nauci! Понятно? Или перевести?
— Да понятно всё. Короче, всякую хуету безлошадную. Только не прав ты. Шаман и эльфятина — это тебе не еблошки!
— Ты сопельки-то мне не утирай! Порталами пытались уйти именно и явно те, кто к самой головке всего этого безобразия ближе, кто знал что-то. Зачем был этот мятеж, кто его учинил, например. Чего и я тоже хотел бы знать, весьма и весьма!
Фабий проклял мысленно свой язык, который, не дожидаясь вердикта мозга, ляпнул:
— Так, наверное, Ашмаи и устроил!
— Какой ещё нахуй Ашмаи? — свирепо рявкнул ротмистр. Ибо встревать в разговор старших, даже не испросив разрешения на это — нечто немыслимое!
— Ну так, лич.
— А чего не Кали сразу, к примеру? Она ж мать этих пиздюков лысых, Созерцающих? — съехидничал Поздняков. Но затем, мазнув случайным взглядом по Пантелееву, зафиксировался на его враз побелевшем лице и оловянном взгляде. Поизучав всё это пару мгновений, он недоверчиво протянул:
— Да ну нет...
— Да ну да, — утверждающе отрубил Воробьёв, тоже заметивший изменения колдунской мимики, — штабс-капитан, что вы имеете нам сообщить?
— Я не имею права, это информация под грифом…
— Тогда мы все тоже под грифом. Даже вот почти под виверной. Слово не воробей, а подуманное назад не вдумаешь. Извольте выкладывать!
И Пантелеев выложил. Мялся, недоговаривал, но — выложил. Перед самой операцией по всем отделам и подразделениям Управления контрразведки прошёл циркуляр за подписью самого Петра Петровича Бердышова. Без пояснения причин (что, впрочем, не странно, странно бы было обратное) категорически предписывалось немедленно докладывать о всех упоминаниях, слухах, а, тем паче, проявлениях действий личей, особенно, если прозвучит имя некоего Ашмаи. Причем, минуя субординационную цепочку, докладывать следовало лично самому господину действительному статскому советнику специальным кодовым сигналом. Так что, вынужденным признанием штабс-капитан нарушил, безусловно, свои внутренние инструкции и правила. Но зато сходу решил вопрос немедленного и скрупулёзного допроса Фарберовича прямо в присутствии командования операции. Он уже оправился от шока, и глаза его, глядя на обер-ефрейтора, горели, как у барышни при взгляде на коробку армирского шоколада. Фабий не понял такого энтузиазма, как не понял и тоскливой ярости в голосе Позднякова:
— Ты почему о самом важном не доложил, Мартын с балалайкой? Что ты там ещё утаил? Может, завтра в девять-ноль-ноль объявлено Второе Воссияние? Но ты решил, что это так, не достойно упоминания?
— Да что я сделал-то, господин ротмистр? Ну, лич? И что? Ну, подумаешь, сказал один местный об одной нежити… Мне теперь что, все слухи вам повторять? Нам циркуляр от его превосходительства не доводили! И приказа не было! Что вы меня всё отчитываете?
— А тебя что, отпеть уже? Ну вот почему сегодня обер-ефрейтор Фарберович мне так смерти желает? Ты тварь охуевшая, или право имеешь? Вот схерали ты решил, что лич — это так, перхоть подзалупная? Откуда в твоей ретивой пейсоноске зарождаются эти тримордоблядские бредни?
— Погоди, Николай Алексеевич, он ведь и в самом деле, поди, не знает, — роли поменялись, и теперь Воробьёв утихомиривал Позднякова.
— Ладно! Фарберович! Кто такой, по-твоему продрищённому мнению, лич? Давай, жги напалмом!
— Ну, нежить. Что-то вроде царя вампиров, потому что колдовать посильнее может. А вообще, кажется, сказочный персонаж.
— Это ты сказочный! Сказочный долбоёб! А лич — это тебе не вампир, пусть даже и древний, лич — это обер-вампир! Если вампир обычный пьёт кровь, то лич пьёт силу и жизнь. Если вампир владеет магией простейшей, лишь той, что «по праву крови» даётся ему, умеет глаза отвести, немного зачаровать, то лич всегда получается из колдуна! — уже спокойней, почти что ласково для него рявкнул Пута, и махнул огорчённо рукой. Затем добавил:
— Марк Николаич, давай ты лучше, всё равно же из него кровь сейчас пить будешь! А то я его убъю ненароком…
— Всё верно, господин ротмистр, лич получается только из колдуна! Причём обычно из великого колдуна — могучего волшебника, умышленно ставшего нежитью. И силы его удесятеряются, наверное, когда он переходит в это состояние, превращаясь в нежить. Личу становятся открыты те планы бытия, которые недоступны даже самому сильному некроманту. Он черпает мощь из многих колодцев, и всюду она ему равно доступна. Тех личей, о которых мы знаем доподлинно, можно посчитать на пальцах. И хвала всем светлым богам, до Ашмаи последний был лет этак двести назад. Каждому посвящена если не книга, то добрый десяток глав. Я тут подсчитал напамять — восемь их было. Этот самый Ашмаи получается девятым. И это за весь период письменной истории Великоречья! И каждому из них книги и летописи приписывают деяния столь жуткие и при этом столь великие, что волосы шевелятся!
— Так, меньше пафоса, господа офицеры! Волосы у них, видишь, стынут в жилах! Отставить сопли-вопли! — вмешался майор, — Обер-ефрейтор, быстро, чётко, подробно, но без воды — откуда узнал о личе?
— В ходе экспресс-допроса Садикова, хозяина подворья, где у нас заруба с харазцами была. Выяснилось, что его из Казани в Пограничный заслал этот самый Ашмаи. И харазцы к Садикову тоже пришли со словом от него. Ещё до бунта. До допроса я ни про него, ни про других личей и не слышал.
— Сам Ашмаи заслал? Вот так явился и
