Буратино. Правда и вымысел… - Борис Вячеславович Конофальский
И пошёл Буратино домой весь грустный, штаны сзади мешком висят до самых коленок, голову вниз опустил, только ботинки и видит. Пришёл, сел на кровать. Сверчок его увидел, даже перепугался:
— Что с тобой, тебя заметили или боишься? — гадал он.
— Не заметили, всё прошло хорошо, — грустно произнёс Буратино, — только пусть сторож лучше убьёт меня из берданки, ибо паскудна мне жизнь эта.
— Бог же мой, — у Сверчка даже лапы опустились, — неужели влюбился?
— Что за глупости вы говорите, синьор Говорящий Сверчок. Какая там ещё любовь, один дым плотских страстей и прочие глупости. А женщин я, так вовсе, презираю, — цинично заметил Пиноккио, падая лицом в подушку.
— Ох, не вовремя, ох, не вовремя, — причитал Говорящий Сверчок, — может, сухарик хочешь? У меня под комодом есть.
— Не хочу я сухарика.
— А что ты хочешь?
— Умереть.
— Куда тебе, дурню, умирать, если тебе от роду и двух недель нет.
— Зачем мне эта жизнь, нету в ней радости, одна пакость всякая.
— Ладно, не убивайся ты. По первости завсегда так: весьма болезненно. Ты лучше расскажи, как всё было: кто на кого смотрел и кто что говорил?
— Она выходила из коляски, такая красивая, такая красивая…
— Подробности можешь опустить.
— И говорит своей мамаше: «Глядите, маман, как на меня тот босяк таращится». А голосок у неё, чисто колокольчик серебряный.
— Понятно, — сказал Говорящий Сверчок, — это всё?
— Нет, не всё. Я пошёл за ними в магазин, а она на меня раз покосилась, другой раз покосилась и давай нос задирать, как будто в упор меня не видит. И улыбается, а улыбка у неё, синьор Говорящий Сверчок, не улыбка, а цветущий сад. Я такой улыбки…
— Да подожди ты со своей улыбкой дурацкой…
— Она у неё не дурацкая, а такая благородная…
— Да понял я, понял. Дай мне сказать хоть слово.
— Говорите, синьор Говорящий Сверчок. Только мне теперь ни до чего нет дела, так как я обречён умереть от неразделённой любви.
— Ну, понёс, ну, понёс. Что ты раньше времени разнылся, как баба. Она что, тебе отказала что ли?
— Нет, но она назвала меня босяком.
— А ты что, принц датский что ли? Ты давно на себя в зеркало глядел?
— Мне теперь зеркала ни к чему. Мой путь ведёт в могилу, — Буратино даже всхлипнул от жалости к самому себе.
— Ну что ж, тогда в добрый путь, — цинично попрощался Говорящий Сверчок, — а я почему-то думал по недомыслию, что ты хочешь завладеть её сердцем и всеми прилагающимися к нему органами.
— А что, это возможно? — оживился мальчик.
— Лёжа в кровати и обливаясь слезами — нет.
— А что нужно, чтобы покорить сердце женщины?
— Деньги, разнообразные аксессуары типа костюмчика, манер, французских словечек и знания эрогенных зон.
— Вот видите, синьор Говорящий Сверчок, у меня нет ни единого шанса. Денег у меня нет, из костюмчика — одни штаны, с пугала снятые, из всех французских слов я знаю только крем-брюле, а где находятся эти самые эрогенные зоны, мне и вовсе не угадать, — расстроился Пиноккио.
— Запомни, дурень, Главное — это деньги. И они у тебя будут, если сделаешь всё, как надо. Будут деньги — будет костюмчик. Французским словам я тебя научу. А насчёт эрогенных зон не переживай, потренируемся на соседском коте.
— Но как же на коте, он же мужского пола? — удивился мальчик.
— Вот дались тебе эти зоны. По большому счёту, настоящему мужчине надо знать только одну эрогенную зону, и у всех женщин она находится в одном и том же месте.
— Вы в этом уверены? — почему-то не поверил Буратино.
— Запомни, балда. Если у женщины в нижней области таза нет её эрогенной зоны, то это не женщина вообще.
— А кто же?
— А чёрт её знает, гомункул какой-нибудь.
Постепенно в душе мальчика стала крепнуть надежда:
— А вы уверены, что эта девочка может быть моей? — начал оживать мальчик.
— А я тебя хоть раз обманывал?
— Не припоминаю, — признался Пиноккио.
— Верь мне, парень, нет ничего такого, что было бы нам не по плечу. Но это вовсе не значит, что всё будет падать тебе в руки, как перезрелая груша. Тебе придётся как следует потрудиться, и тогда кареглазка будет твоей.
— Я готов.
— Готов? — Говорящий Сверчок даже засмеялся. — Ну, раз готов, бери пергамент, столярный клей и заклеивай щели в полу.
— Это ещё зачем? — удивился Буратино, он не мог понять, какое отношение имеют щели в полу к красавице, которую он решил добиться во что бы то ни стало.
— А затем. Не дай, конечно, Бог, но вдруг всё сложится не так, как надо, и полицейские выйдут на твой след.
— Не вижу связи между моим следом и щелями в полу. Причём здесь столярный клей и пергамент?
— Да при том, что на месте преступления ты оставишь и клей, и пергамент, а в полиции есть умники, которые не поленятся сбегать к бакалейщику и узнать, кто покупал клей и пергамент. После чего они будут искать маленького носатого мальчика. А много ли ты знаешь маленьких носатых мальчиков на нашей улице?
— Не много, — признался Буратино, — можно сказать, никого, кроме себя, не знаю.
— Вот и вот. А тут ещё лестница. А они тебя, голубчика, берут в тюрьму и спрашивают там. А спрашивать они умеют: «А не вы ли, синьор Пиноккио Джеппетто, ограбили магазин торговца Паоло?». Что ты им на это скажешь?
— Скажу, что не я.
— А они спросят «А зачем вам тогда столярный клей и пергамент?»
— Ну-у, — Пиноккио замялся, — даже не знаю, что и сказать.
— А ты им скажешь, что заклеивал дыры в полу, а то
