Ученица мертвеца - Любовь Борисовна Федорова
Додумать мысль не получилось. Белая зерновка травка сильная, а сопротивляться ей было нечем — все отдала. Попавшая с первым глотком зерновка провернула вокруг потерявшей ориентацию Белки копченые стены, пол, полок, таз с ребенком, расплывшееся недопеченным бледным блином лицо Хродовой внучки и ее рыжеватые сальные волосы, торчащие из-под сдвинутого на затылок платка. И Белка грянулась на пол рядом с Хродихой. Сначала на бок, а потом ее толкнули ногой под полок. Куда-то в темноту, не освещенную ни масляной плошкой, ни мутным маленьким банным оконцем. Последнее, что запомнила — еще тычок ноги той самой внучки под ребра и слова: «Ты украла мою жизнь. Ну, и кто ты такая? Я сильнее. Я не позволю. Верну себе все свое с прибытком, а ты полежи пока…»
Глава 19
* * *
«Полежи, подожди, завтра все устроится. Я не так хотела, но получилось даже лучше. Просто лежи, завтра поймешь…» — таяли в тумане почти ласковые, ровные слова, уводя Белку во тьму. «Сколько волков… было всего?» — слышала Белка свой собственный странный вопрос, который в здравом уме ее бы не интересовал. И ответ: «Тринадцать. Всем вам хватит…»
И темнота.
Наверное, прошло какое-то время, затуманенное сонным настоем. Белка не младенец, но ослабела, и на голодный желудок сон-трава подействовала очень сильно. Она пошевелилась — снова связана. Спеленута рваными тряпками, которые принесли для роженицы и младенца. Рот, конечно, завязан. Еще и голова кружится. Спасибо, не замерзла, хоть в бане и на полу. Хорошо протопили баню, до утра остывать будет.
Белка попыталась сесть. Темнота не полная, всего лишь густой сумрак. Банька у младшего хродова семейства хорошая, новая, недавно построенная. Окошко есть, причем, не пузырное, а с настоящим стеклышком. Крошечное, в пядь по диагонали, отдушинка скорее, чем окошечко. Но кое-что видать. И все равно Белка не заметила Свитти, лежащего рядом. Тоже повязанного по рукам и ногам, правда, с незаткнутым ртом. Сначала натолкнулась на что-то мягкое под боком. Сначала думала — матрас. Большой какой-то очень. Но присмотрелась и поняла: не одна тут. Испугалась, подтянулась ближе — дышит. Слава святым. Потолкала — никакого эффекта. Крепко спит.
А вон и кувшин из-под медового с зерновкой пойла — возле его ноги. Исхитрилась, подползла, ткнула посудину — пустой, покатился. Белка его до дна не допивала. Она всего один глоток успела проглотить и один во рту подержала. Но так, она знала, зерновка тоже действует, причем, быстро. Даже быстрее, чем через желудок. Под языком всасывается. Серьезное средство, выращивать ее нарочно — перед городским законом грех. Тайком в лечу собирают, она даже знает, где растет... Белка-то сообразила, зачем столько меда, в чем подвох, а Свитти откуда знахарские тонкости знать? Нахлебался хуже, чем деревенской самогонки, теперь дрыхнет.
Пнула Свитти еще раз — бесполезно. Если он весь кувшин допил, а доза там была смертная, хоть и рассчитана на ребенка, очнется он нескоро. Молись святым-словесникам, Белка, чтоб вообще проснулся. Хотя, нет. Можно не молиться. Если бы перебрал дозу, дыхание бы уже остановилось. Времени с обеда до вечера прошло часов шесть. Раз дышит, значит, жив будет…
Ну, история — как всегда. На кого-то надеяться глупо. Опять все надо делать самой. За себя и за того парня. Жаль, что сил почти нет, слова, потраченные еще у лога с живоволками, и так-то не восстанавливаются быстро, а с многократным вычерпыванием сил до донышка и еще глубже — вовсе неделю надо ждать. То есть, ничего сильного Белка применить пока не может. А слабое… Ладно, не будем о грустном. Слабое не поможет.
В чем пеленавшая ее внучка просчиталась — руки связала спереди. И тряпки у нее были гнилые, хоть и наверчено их много. Белка поползла, извиваясь, как червяк. Доползла до кувшина. Не с первой попытки ухватила его онемевшими пальцами. Долго барахталась на полу, чтобы размахнуться и стукнуть как следует, разбить. Он был крепкий, зараза, не бился, довел Белку чуть не до слез. Пришлось опомниться, заставить себя еще подумать, и гусеницей, на боку, не выпуская онемевшими пальцами кувшин, пробираться к основанию печи — там из дощатого пола выступали камни, фундамент под топкой. С третьего замаха, наконец, Белка получила черепки. Один удачный — от верха с ручкой. Если его поставить на горлышко, получится косое, упертое в пол лезвие. Вены бы себе не перерезать только.
Руки, замотанные от души, щупают плохо. Но Белка поднапряглась, чувствуя, что у нее уже мутится в голове от этого перемещения ползком на половину шага в минуту, и стала пилить тряпки на руках. Их всего-то надорвать нужно было по краям. Истрепанные, ненужные больше в жизни, они сами расползутся…
Свободна она оказалась не сразу. Но все-таки оказалась. И что теперь делать? Не стоя на ногах, толкнула дверь из парной в предбанник. Заперто. Снизу вверх глянула на окно — крошечное. Потолок крепкий, земляное хродово семейство строит основательно. Если дом — то на века. Если баню — ты из нее даже с рабочим словом не вылезешь. А слов-то и нет. Резерва, по ощущениям, осталось даже меньше, чем когда отдала жизненную силу новорожденной. Мутит от голода, в башке туман. Каждое усилие — превозмогание неимоверной тяги закрыть глаза и свалиться на пол. Даже если бы остались полезные слова — со Свитом что делать? Он большой и тяжелый, мертвецки спит. Выбираться одной? Как-то против совести это Ну вот выберется она, дальше что? Свит останется. Ей и в здоровом состоянии его было бы не выволочь. Он за ней сюда пошел, а она его бросит?..
Очень все не весело. По совести Белка сегодня раз уже поступила, ничего хорошего для себя самой не обрела...
Как бы Белка действовала на месте хродовой внучки? Половины живоволков больше нет, вернее, чуть меньше, чем половины. Шесть разрушила Белка у лога, но семь голов
