Нет в лесу страшнее зверя - Маша Ловыгина
Миновав поляну, они еще какое-то время бежали, пока Кушнер не запнулся о выпиравший из земли склизкий корень. Спасая камеру, режиссер неудачно вывернулся боком и со стоном растянулся на траве, тут же взвыв от боли.
— Левка, что?! — бросилась к нему Алла, скользя на размытом участке и рискуя свалиться рядом.
— Ничего, ничего… — засуетился тот, вставая на колени, продолжая прижимать к себе камеру. — несемся, будто черти за нами гонятся…
— Может, и черти… — прошептала Алла. — Только я не готова еще с ними встречаться. У меня так-то планы… Я, может, и не жила еще… Давай, поднимайся, Левушка!
Полина поддерживала Кушнера с другой стороны, и вместе с Аллой они помогли ему подняться. До деревни добирались уже легкой рысью и молча, потому что говорить уже не было никаких сил.
Когда показалось старое кладбище, Полине едва не стало дурно. Ощущение беды и так не покидало ее все это время, а старые воспоминания — смутные и тревожные — затягивали все глубже. Почему-то они не спешили раскрываться, хотя произошедшее, казалось, давно должно было открыть шлюзы подсознания. Возможно ли было поверить в то, что только что разыгралось в лесу? Неужели аномальная зона — это и есть проход в мистический мир, которому служит Сайганов?! Верить в фантазии Полине было легко — так вокруг нее формировалась сказка, наполняющая реальность цветными красками. Но кидаться в нее с головой, пожиная плоды собственного безрассудства, казалось сейчас главной ошибкой в ее жизни.
«Я ведь сама хотела этого, — крутилось в голове. — Сама хотела… не могла же я так обмануться в своих ожиданиях?…»
Добравшись до дома, они ввалились внутрь и упали прямо за порогом. Тяжело дыша, Алла проползла вперед, оставляя за собой широкий влажный след.
— Да чтоб я еще раз… да чтоб мне провалиться… никогда… и не проси…
Кушнер выдохнул и грузно перевалился на спину, закрыв глаза ладонью.
На ходу стягивая кофту, Полина наощупь стала пробираться в комнату.
— Кажется, я тут свечи видела, — пробормотала она. — Только спички нужны.
— В сумке посмотри, там зажигалки должны быть, — сказала Алла. — У Мары, — добавила она и села, облокотившись спиной о стену.
— Я не полезу в ее вещи, — заявила Полина. — Вы уж сами, ладно? — она по памяти нашла сумку Мары и придвинула ее к актрисе.
— Господи, самое время щепетильничать, — усмехнулась Алла и, дернув за молнию, полезла внутрь. Через минуту щелкнула зажигалкой, отчего вокруг ее рук образовался голубоватый подрагивающий световой кокон.
Полина шарила по полке серванта, пока не наткнулась на старую церковную свечку. С помощью зажигалки она нагрела конец одеревеневшего воскового столбика и прилепила ко дну чашки. Свеча зачадила, защелкала, огонек заметался, но скоро окреп, правда, света отдал совсем немного.
По крыше громко стучали дождевые капли, и казалось, что ливень пошел на убыль. Но плотная стена за окном говорила об обратном, хоть раскаты грома действительно раздавались уже реже и словно издалека.
— Левка, вставай, старый хрен, — устало произнесла Алла. — Тебе переодеться надо и съесть что-нибудь. Как чувствовала, свитер твой взяла. А-то твоей лохудре наплевать на тебя, — в ее голосе вновь появилась язвительная злость.
— Алл, ну чего ты… Я ж, когда на тебе женился, ты тоже лохудра та еще была…
— Ох, и говнюк ты, Левка! — вскинулась Алла. — Вставай и сам себе барахло ищи! Прыткий какой, а? Молодожен хренов… Это я-то лохудра?! — в сердцах она швырнула в Кушнера тряпкой, которой совсем еще недавно делали уборку в доме.
Кушнер послушно попытался подняться, но тут же со стоном опустился обратно.
— С ногой что-то, Аллочка, — удивленно сказал он. — Болит очень…
Алла стянула с Кушнера ботинок и задрала штанину, не особо стараясь быть нежной. У нее и самой сейчас был такой видок, что, глядя на нее, хотелось перекреститься: качественный грим не поплыл, а вот тушь переместилась под глаза, всклокоченные волосы стояли торчком, и от них сладковато тянуло лаком.
— Похоже, растяжение? — сказала Полина, разглядывая при свете свечи распухающий голеностоп режиссера.
Кушнер виновато поглядывал на них, вытирая лицо маленьким розовым полотенцем, которое ему сунула Алла.
— Арабский скакун, — покачала головой актриса. — Как ты вообще добрался до дома?
— На эмоциях, Аллочка, на эмоциях… Это ж какие страсти! Даже не припомню за последние тридцать лет, чтобы меня так колбасило. Если все это в фильм вставить, то, знаешь…
— Знаю! На Оскар намылился?! Хрен тебе, а не Оскар, и пальмовую ветку в зад! Нет, ты подумай, — развернулась она к Полине, — кто про что, а вшивый про баню… У него жена с окровавленной мордой к любовнику убежала, а он все о кино своем мыслишки греет. — Выудив из кучи слежавшегося барахла то ли простыню, то ли пеленку, женщина с легкостью оторвала от нее полосу. — Давай копыто, скакун, — она стала перекручивать тканью лодыжку Кушнера. Режиссер вздрагивал, ойкал, но терпел. — На кой черт ты на ней женился, Лева? — в сердцах спросила Алла и, затянув потуже концы, завязала узел.
Кушнер отвел глаза и чуть сдвинул в сторону руку Полины, в которой находилась свеча.
— Я не хочу об этом говорить. Тем более, с тобой, Аллочка.
— Иж ты, поди ж ты… — охнула Алла. — Да плевать я хотела на твои интрижки!
— Не было такого никогда, никаких интрижек! — насупился Кушнер и опустил штанину.
— Да и то правда, — усмехнулась Алла. — Какие интрижки, когда тебе до бабы как до… — она крякнула, не закончив фразы и уселась рядом с ним. — Полина, достань свитер лауреату Госпремии. Торчит вон из сумки!
— А сами-то вы, мокрая насквозь, — покачала головой Полина, доставая одежду и едва сдерживая улыбку.
— Ничего, я попозже, да и костюм тонкий — высохнет быстро, — пробурчала Алла. — Сама переоденься.
Полина захватила кофту, чтобы повесить ее на спинку кровати, полезла на печку, достала рюкзак и ушла в маленькую комнату. Выудив нижнее белье, быстренько переоделась. А когда закончила, вдруг вспомнила о блокнотах в карманах. Когда они оказались в ее руках, ее окатило жаром. Если отцовская тетрадь намокла только по краям, «съев» лишь часть написанного,
