Два фотографа - Татьяна Чоргорр
— Смотря, какую температуру ты считаешь жилой.
— Двадцать — двадцать пять.
— Если не страдать экономией, час. Решил эвакуироваться?
— Решил устроить выходные. Пойдёшь туда сейчас, или отложим до утра?
— Конечно, сейчас. И Зворгу с собой возьму. А ты оставайся в палатке с утопленником. Утром свернёте лагерь и придёте. Помнишь наш маячок?
— Нет, Анга. Ты сейчас отправишься туда один. Когда сделаешь тепло, откроешь портал нам с Фаридом. А Зворга пока приведёт лагерь в такое состояние, чтобы если сюда случайно забредут челы, не было вопросов. И чтобы зверьё не набедокурило. "Серебряные колокольчики", "ничего особенного", морок, будто в палатках кто-то храпит. Думаю, достаточно.
— Челы? Здесь? В такую погоду? Перестраховщик!
— А зверьё — проблема, — подал голос Зворга. — Мы в прошлом году тоже думали, что "ничего особенного" действует на медведей.
— Всю жизнь действовало, — фыркнул Анга. — Помнишь, на спор оставляли на пеньке горшочек мёда или открытую банку сгущёнки? Ты же при мне у Лурьеги выиграл. А в прошлом году нам Белая Дама пакостила. И как бы опять не взялась за старое.
Дождь закончился через день. Утром на эмалево-синий небосвод выкатилось ослепительное солнце, мокрый лес засверкал алмазными искрами, до рези в глазах. Ромига стоял под лиственницей на болотном островке, с наслаждением подставив лицо жарким лучам. Ветер стряхивал с деревьев капли воды, они скатывались по коже, приятно холодили. Нав улыбнулся, вскинул руки: призвать катаны для боевого танца, которым привык начинать всякий день. На этот раз жест остался незавершённым. Сторожевые артефакты молчали, но Ромигу будто дёрнуло: "Срочно к оставленным палаткам!" Хлопнул по карманам. В одном — запасной брусок с энергией, во втором — пакетик орехов: "Правильно!" Окликнул разминавшегося неподалёку Ангу:
— Я пошёл на нашу стоянку на берегу. Оставайтесь здесь, отдыхайте. Шас вернётся, не обижайте. К вечеру буду.
Вихрь портала, шаг, быстрый взгляд по сторонам. Солнечным утром полянка у таёжной речки выглядела образцом идиллии. Палатки никто не тронул, артефакты работали. Однако впервые за сезон Ромига почувствовал рядом, в сотне-другой ярдов, Белую Даму. Она тоже наверняка засекла появление тёмного, и насколько Ромига представлял её характер, вряд ли могла пройти мимо.
Нав прислушался к лесным звукам. В кроне ближайшей сосны резвилось семейство белок. "Очень кстати!" Присел на толстую, всю во мху валежину, как на зелёный плюшевый диван. Достал из кармана орехи, призывно зацокал по беличьи: каждый нав умеет приманить к себе живой символ Дома.
Минуты не прошло, как самый шустрый бельчонок вскарабкался по штанине на колено Ромиги, схватил фундук с заботливо подставленной ладони, взобрался по рукаву на плечо, удобно там устроился и стал уписывать редкое в северных краях лакомство. Остальные белки поспешили присоединиться и тут же слегка передрались. Отвлекли Ромигу всего на мгновение, но этого хватило, чтобы он потерял люду. Только что была неподалёку, приближалась, он это чувствовал. Раз, и то ли ушла порталом, то ли растворившись в окружающей природе, как умеют одни Белые Дамы. Если второе, даже генетический поиск теперь не поможет. Вслушивайся, не хрустнет ли где веточка, да гадай, что затеяла ведьма в своём лесу? Впрочем, Ромига не ощущал угрозы для себя. Да и вообще, ему было не до люды. Он кормил белок. Самозабвенно и увлеченно, будто другого, более важного дела на Земле не нашлось.
Шустрые зверьки сновали по его коленям, рукам, плечам. Нав деликатно пресёк попытку мамы-белки занять господствующую высоту, то есть вскочить себе на голову. Посадил зверушку на ладонь, угостил отборным орехом. Поймал взгляд чёрных беличьих бусинок, пуская в ход аркан, случайно извлечённый некогда из памяти одной фаты. Под его действием любая живая тварь должна кратчайшим путём приводить к обитающей в лесу Белой Даме. Нав не знал, как это сработает в его исполнении, а белке повредить не хотел. Потому тёмной энергии вложил совсем чуть-чуть.
Белка, сердито цокнув, сиганула в кусты: удаляющийся шорох маленьких лапок по лесной подстилке. Молнией взвилась на старую сосну ярдах в сорока от Ромиги. Зависла на стволе вниз головой, громко, яростно зацокала, глядя куда-то под дерево. Лёгкая, почти неощутимая волна зелёной энергии. "Предательница" разом успокоилась и скрылась в ветвях. Ромига, не вставая и вообще не делая резких движений, окликнул:
— Доброе утро, Мила! Может, хватит прятаться?
Тишина в ответ, довольно долго. Лёгкий шорох: белка, пробегая, произвела больше шуму. Густые кусты расступились перед рослой старухой. Нет, если смотреть сквозь морок, красивой зрелой женщиной в штормовке, брезентовых штанах и "болотниках", подвёрнутых чуть ниже колен. За правым плечом, прикладом вверх, двустволка. В ярких изумрудных глазах — "Эльфийские стрелы", готовые сорваться в любой момент.
— Доброе утро, говоришь? Когда по моему лесу почти месяц шляются трое навов, двоих из которых я категорически не желаю тут видеть? — голос лесной жительницы оказался мелодичным и мягким, с лёгкой, едва заметной трещинкой-хрипотцой. Очень знакомый, памятный голос.
— А в стволах у тебя обсидиан? Не пожалела тех бус?
Женщина прищурила глаза. Мрачновато улыбнулась, не подтверждая и не опровергая предположение нава.
— Тебя-то, Ромига, каким ветром сюда занесло?
— Обычным, любопытным, — он тоже улыбался: открыто и радостно, глядя на неё снизу вверх. Бельчата продолжали таскать орехи с раскрытых ладоней, и старшая белка успела вернуться.
Женщина фыркнула:
— Тебя сейчас хоть детишкам показывай: образец навской благостности и миролюбия. А я бы, например, хотела узнать, где ты раскопал то поисковое заклинание. Оно такое древнее, что его наши-то, кроме Белых Дам, почти не помнят. А прочие, я думала, не знают.
— Спроси. Может, расскажу. Только ты совсем одичала в глуши, Мила. Нет бы, начать разговор: "Здравствуй, Ромига, я очень рада тебя видеть!" Это ведь будет правда?
Женщина насупилась, глядя на нава, размышляя о чём-то или вспоминая — и вдруг буквально расцвела улыбкой. Глаза заискрились весенней, солнечной зеленью, боевые заклинания в них больше не зрели.
— Правда, рада! Здравствуй.
Он приглашающе кивнул, она без слов присела на бревно рядом. Длинные пальцы нава коснулись загорелой, покрытой персиковым пушком щеки:
— Ты стала ещё прекраснее, Мила. Не думал, что это возможно.
— И ведь правду говоришь, даже удивительно.
Солнечный луч ослепительно вспыхнул в волосах люды, стянутых в тугой, тяжёлый пучок на затылке.
— Старишь себя мороком, под челу. Скручиваешь свою красоту, скалываешь шпильками, — ещё одно, почти невесомое, прикосновение, и
