Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1992 год
Эта преамбула вывела судью из себя. Он начал вести допрос по-испански. Переводчик переводил.
— Вы французы?
— Да.
— Откуда вы?
— С Кюрасао.
— А до этого где обретались?
— В Тринидаде.
— А до этого?
— На Мартинике.
— Лжете! Больше недели назад нашего консула в Кюрасао предупредили, что за берегом надо следить особенно тщательно, так как шестеро мужчин, бежавших с французской каторги, могут попытаться высадиться в нашей стране.
— Ладно, признаю. Мы действительно бежали с каторги.
— Так вы из Гвианы?
— Да.
— Если уж такая благородная страна, как Франция, выслала вас так далеко и наказала столь сурово, значит, вы и впрямь опасные преступники.
— Возможно.
— За кражу или убийство?
— Непреднамеренное убийство.
— Все равно убийство. Ну а что другие трое?
— Остались в Кюрасао.
— Снова лжете! Вы высадили их в шестидесяти километрах отсюда, в Кастилете. К счастью, они арестованы. Их привезут сюда через несколько часов. Где вы украли лодку?
— Мы не крали. Нам подарил ее епископ Кюрасао.
— Ладно. Посидите в тюрьме, пока губернатор не решит, что с вами делать. За высадку трех ваших товарищей на территорию Колумбии и попытку бежать я приговариваю вас, капитана судна, к трем месяцам тюремного заключения. Остальным — по полтора месяца каждому. И сидите тихо, чтоб вас не избили, охрана у нас очень строгая. Хотите что-нибудь сказать?
— Нет. Я хотел бы только забрать свои вещи и припасы, оставшиеся в лодке.
— Все конфисковано таможней, за исключением пары брюк, одной рубашки, одной куртки и пары башмаков на каждого. И нечего спорить, таков закон.
В час дня наших приятелей привезли в грузовике под охраной из семи-восьми человек.
— Ну и дурака же мы сваляли, и вас подвели! — сказал Бретонец. — Нет нам прощения! Хочешь убить меня — убей! Я и пальцем не шевельну. Не мужчины мы, а дерьмо вонючее, Папийон! Боялись моря! Все морские ужасы — просто цветочки по сравнению с Колумбией и колумбийцами и перспективой побывать в лапах у этого жулья. Вы не могли отплыть — ветра, что ли, не было?
— Да, Бретонец, не было. Никого я убивать не хочу, все мы хороши. Надо было просто отказаться высаживать вас, и этого бы не произошло.
— Ты слишком добр, Папи.
— Не в том дело. Я правду говорю.— И я рассказал им о допросе.
— Может, все-таки губернатор отпустит нас?
— Как же, дожидайся! И все ж не будем терять надежду.
Вот уже неделю мы здесь. Никаких изменений, за исключением разговоров, что нас якобы пошлют под сильной охраной в более крупный город под названием Санта-Марта в двухстах километрах отсюда. Мерзавцы-охранники своего отношения к нам не переменили. Вчера один чуть не огрел меня прикладом по голове только зато, что я отобрал у него назад свой же кусочек мыла в душевой. Мы жили в той же комнате, кишащей москитами, правда, сейчас она стала чуть почище, Матуретт и Бретонец скоблили и драили ее каждый день. Я уже начал отчаиваться и терять надежду. Эти колумбийцы — народ, образовавшийся от смешения индейцев и негров, индейцев и испанцев, бывших здесь некогда хозяевами, ввергали меня в отчаяние. Один из колумбийских заключенных дал мне старую газету, выходящую в Санта-Марте. На первой странице красовались, наши портреты, а под ними — фото полицейского капитана в большой фетровой шляпе с сигарой в зубах. Внизу же размещался групповой снимок десятка полицейских, вооруженных ружьями. Я сообразил, что вокруг нас заварилась целая каша, а роль этих мерзавцев во всей истории сильно преувеличена. Можно подумать, что благодаря нашему аресту Колумбии удалось избежать ужасного несчастья. И все же на лица так называемых злодеев было куда приятней смотреть, нежели на фотографии полицейских. Скорее уж мы выглядели приличными людьми. Так что же делать? Я даже начал учить испанские слова: побег — «фугарео», заключенный — «пресо», убийство — «матар», цепь— «каде-на», наручники — «эспосас», мужчина — «омбре», женщина — «мухер».
Побег из Рио-Хачи
Во дворе я подружился с парнем, который все время был в наручниках. Мы выкурили с ним одну сигарету на двоих — длинную, тонкую и страшно крепкую. Насколько я понял, он был контрабандистом, орудовавшим где-то между Венесуэлой и островом Аруба. Его обвиняли в убийстве нескольких человек из береговой охраны, и он ожидал суда. В какие-то дни он был удивительно спокоен, в другие — на грани нервного срыва. В конце концов я заметил, что спокойные дни наступают тогда, когда он жует какие-то листья. А однажды он дал мне пол-листочка, и я тут же сообразил, в чем фокус. Мой язык, небо и губы потеряли всякую чувствительность. Это были листья коки.
— Фуга, ты и я,— сказал я как-то контрабандисту. Он прекрасно меня понял и жестом показал, что не прочь бежать, но вот только как быть с наручниками? Наручники были американского производства со щелочкой для ключа, причем ключа наверняка плоского. Из куска проволоки, уплощенной на конце, Бретонец соорудил мне нечто вроде крючка. И после нескольких попыток мне удалось открыть наручники нового приятеля. Ночью он спал в «калабозо» (камере) с очень толстыми решетками. В нашей же решетки были тонкие, их наверняка нетрудно согнуть. Так что предстояло перепилить только один прут в камере Антонио (так звали колумбийца).
— А как достать сачете (пилу)?
— Плата (деньги).
— Куанто (сколько)?
— Сто песо.
— Доллары?
— Десять.
Короче говоря, за десять долларов, которые я ему дал, он раздобыл две ручные ножовки. Во дворе я показал ему, как надо смешивать металлические опилки с вареным рисом, который здесь давали каждый день, чтобы аккуратно замазывать пропиленную в металле щелочку. Перед камерой я открыл один из его наручников. В случае проверки он мог легко застегнуть их, они защелкивались автоматически.
На перепиливание прута у него ушло три ночи. Он уверял, что теперь легко сможет согнуть этот прут, а потом придет за мной.
Здесь часто идут дожди. Он сказал, что придет «в первую ночь дождя». В ту же ночь и хлынул ливень. Друзья знали о моих планах, но ни один не согласился бежать со мной, они считали, что место, куда я собрался бежать, слишком уж отдаленное. Я намеревался добраться до конца полуострова, граничащего с Венесуэлой. Колумбиец утверждал, что там земля индейцев и что полиции в тех краях нет. Иногда через них прошмыгивали контрабандисты. Это было опасно, ибо местные индейцы не позволяли чужакам вторгаться на свою территорию. И чем глубже ты проникал, тем опаснее становились индейцы. Берег же заселяли индейцы-рыбаки, торговавшие с близлежащими деревнями. Самому Анто-нио не очень-то хотелось туда идти. То ли он, то ли кто-то из его дружков в свое время убили нескольких индейцев во время настоящего сражения, разгоревшегося из-за того, что лодка с контрабандным товаром однажды причалила к индейскому берегу. Но мы договорились, что он проводит меня до самой Гуахиры, а уж дальше я пойду один.
Итак, ночью хлынул ливень. Я стоял у окна. Задолго до этого я запасся доской, оторванной от лежака. Мы собирались использовать ее как рычаг, чтобы раздвинуть прутья.
— Готово! — Между прутьями появилось лицо Антонио. С помощью Матуретта и Бретонца я одним движением не только согнул прут, но и вырвал его из основания. Друзья подтолкнули меня, перед тем как спрыгнуть, я ощутил дружеский, но довольно увесистый шлепок по заду. Так они прощались со мной. Я оказался во дворе. Потоки дождя гудели по обитым железом крышам. Антонио схватил меня за руку и потащил к стене. Перебраться через нее было плевым делом — всего-то два метра высоты. Тем не менее я умудрился поранить руку об осколки стекла, что были рассыпаны поверху. Ладно, ерунда, вперед. Мы прошли через деревню и свернули на дорогу между лесом и берегом моря. Под проливным дождем мы прошагали по ней до самого рассвета. Антонио дал мне лист коки, и я жевал его и потому даже на рассвете не чувствовал ни малейшей усталости. Наверняка от этого самого листа. Мы продолжали наш путь и при свете дня. Время от времени Антонио останавливался и прикладывал ухо к парившей земле. Вообще у него была странная манера передвигаться. Он не бежал и не шагал, а проделывал серию маленьких прыжков равной длины с вытянутыми, словно гребущими воздух руками. Должно быть, он что-то услышал, потому что вдруг толкнул меня в кусты. Действительно, на дороге появился трактор с катком, наверное, где-то разравнивали землю.
В половине одиннадцатого утра дождь прекратился и выглянуло солнце. Мы вошли в лес и километра полтора отшагали уже по траве. Потом лежали в зарослях, под толстым ветвистым деревом. Казалось, чего тут бояться? Однако Антонио запретил мне курить и даже разговаривать шепотом. Сам он продолжал жевать свои листья, угостив и меня. Кругом звенели москиты. Антонио взял сигару, разжевал, выплюнул в ладонь кашицу, и мы намазали ею лица и руки. После этого москиты оставили нас в покое. В семь вечера стемнело, но луна освещала дорогу. Он указал на моих часах на цифру 9 и сказал: «Дождь». И, действительно, дождь полил ровно в девять, и мы снова тронулись в путь. За ночь раза три пришлось нырять в кусты, чтобы пропустить машину, грузовик и тележку, запряженную парой осликов. Под утро благодаря листьям коки я вовсе не чувствовал усталости. Дождь прекратился в восемь, и мы проделали то же, что и вчера, — километра полтора отшагали по траве и лишь после этого нырнули в заросли. От листьев коки совершенно не хотелось спать. Мы глаз не сомкнули с самого начала побега.
