Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 04
— Так он же в договор с Германией верил, — заступился за вождя Лёва.
— Верил? — ухватился за слово Сергей. — Сам любого сдаст, любому пулю в затылок пустит, а такой бестии, как Гитлер, верил? Всю страну подставил, черножопый… Помню, отчим Григорий Степанович рассказывал, он подростком войну на Украине встретил. Отец у него летчиком был. Так их воинскую часть, их аэродром, десятки самолетов, склады — немец в первый же день в прах обратил. Миллионы людей полегли в первые недели наступления немцев, еще миллионы в плен попали. Заводы, города — всё в руинах! Война на четыре года растянулась. Куда глядел верховный? Вся его гениальность в том, что без сердца и без жалости правил. А войну заканчивал? Опять миллионами жертвовал. Лишь бы скорей — победителя не судят! Жег русского человека сколько хотел. А мы ему осанну поем. Эх, до чего ж мы простодыры! Перед инородцем, перед тираном с Кавказа колени преклоняем. Сами из себя стадо делаем. Как будто только и ждем, когда какой-нибудь ирод на нас хомут наденет… Конечно, из истории и этого зверя не вычеркнешь. Но в пример приводить — себя позорить. Чурка для русской жизни — зло! Хуже любого славянского дуболома.
— Надо ж, как ты разошелся, — удивился Сан Саныч.
— Ты, Серёга, похлеще евреев Сталина-то костеришь! — засмеялся Лёва. Удержаться от возражений он не мог, вытянул ближе к костру веселый рыжий нос: — Сталин не только среди русских порядок держал. Он и на родном Кавказе быстренько всех — к ногтю. С той же Чечней влёт разобрался. А мы теперь в чеченском дерьме который год купаемся.
Марину, сидевшую рядом с Сергеем, бесконечный мужиковский разговор «про политику» почти не трогал, но упоминание про чеченцев аукнулось раздражением.
Много раз она требовала от себя забыть Руслана, его ненавистный голос «э-э, красавица…», его мерзкого брата Фазила, забыть страшные морщины старика Ахмеда. Но гадкий вкус угощенческого коньяка Руслана, огонек зажигалки в руках Фазила, собственная пьяная тень на курортной аллее не хотели отступать, не вытравились даже радостью встреч с Романом. Если ей случалось теперь на улицах Никольска встретить бородатого кавказца, то опять прожигали воспоминания. Она коробилась, презрительно отворачивалась от встречного, словно они, все эти «черные», ухмылисто и злорадно глядели на нее и знали, кем и как она попятнана.
Она сейчас чувствовала, как пылают у нее от досады, от ярости щеки; благо в потемках с отсветами костра этого никому не различить.
— Хватит вам! — вспылила Марина. — Все уши прожужжали про эту Чечню. Телевизор, радио, газеты — только об одном. Отделили бы ее от нас или сбросили бы ядерную бомбу!
Она поднялась с бревна и пошла в сторону реки. К тому месту, где воткнулась носом в песчаную косу берега Лёвина лодка, простенькая, деревянная плоскодонка. Сергей направился следом за Мариной.
Разговор у костра стал разваливаться.
— Давайте-ка спать. Вам с утра — ни свет ни заря, — ворчливо заговорила Валентина. — Выдумали тоже рыбачить сетями. Вот поймает рыбнадзор. Счас люди злы стали. Большого-то браконьера никогда не посадят, а к пустяку-то и присунутся.
— На всё Божья воля, — безунывно изрек Лёва.
— Божья-то Божья, да, видать, не на всё, — с иронией заметил Сан Саныч. — Мне батюшка Александр на днях рассказывал: «Прихожу, — говорит, — в церковь рано, задолго до службы, до прихожан. А церковный сторож спит, храпака дает в две ноздри. Что ж, говорю, ты, братец, спишь? А ежели воры?» — «На все воля Божия, батюшка, — отвечает. — Ежели суждено храму быть ограбленному или спаленному, так и будет. Я не спасу. Меня оглушат или хуже того — убьют. А ежели…» — «Да, брат, на всё воля Божия», — согласился отец Александр. А сторожа-то в тот же день и уволил.
Голоса возле утухающего костра смолкли. Темные силуэты исчезли. Лёва забрался в маленький рукодельный шалаш. Сан Саныч и Валентина — в невысокую, избелевшую от времени палатку. Еще одна палатка дожидалась Марину и Сергея. Они покуда сидели в лодке. В тишине.
Заря уже окончательно померкла, и звезды в небе высыпали кучнее, загорелись ярче. Луна тоже налилась светящейся густой синевой, и Улуза серебряно отблескивала. От ближних к реке вётел на гладь воды падали кустистые тени. На другом берегу, в туманной дымке, будто шатры кочевников, проступали стога сена. А дальше, за пустотой луга, на возвышенности, прорывали тьму редкие огонёчки. Там, на угоре, лежала деревня, там еще кто-то не спал.
Было очень тихо. Улуза катилась смиренно, будто бы прикрывшись идеально разглаженной пленкой, матово-стальной от лунного света. Лишь иногда поверхность реки рябилась — тогда и замечалось течение воды. Проснувшаяся рыбина взбрыкивала хвостом у поверхности или высовывала морду, чтобы глотнуть кислорода, — и по реке стлались утекающие круги. Они скоро разглаживались, и вода опять зеркалилась безмятежно.
Марина подняла голову кверху, посмотрела в самую середину неба, где гуще всего звезд. Как много их! Какие крупные, яркие! Там — там, над морем, — тоже горели яркие, крупные звезды. Господи! как она ждала в первые дни после разлуки звонка от Романа Каретникова! Это были счастливейшие, томительные дни. Дома ожидание было особенное, опасливое: лишь бы Роман не позвонил при Сергее. Она, конечно, не выдаст себя словами, но вдруг выдаст волнением в голосе, краской на щеках. На работе — проще. Возвратившись после отпуска в контору строительного треста, Марина поначалу вздрагивала от телефонных звонков. А уж если телефон трезвонил чуть глуше и продолжительней — звонок междугородный, — у нее всё внутри подымалось на дыбы, она кидалась к аппарату на соседнем столе, на ходу уверяя сослуживцев: «Это, наверно, меня! Я сама возьму!» Сладкое истязание «ждать» имело свой срок. «Ждать» становилось бременем, которое вдохновляло все меньше и меньше, только тянуло и выматывало душу.
Свою тайну Марина между тем держала при себе. Чесался язык, очень чесался — поделиться с подружками или с Валентиной о встречах с московским богачом, в которого влюбилась, с которым готова была сойти с ума и убежать на край света. Но помалкивала. Да и рано ставить точку. Должно ж всему этому быть какое-то продолжение. Должно ж чем-то развязаться. Где-то же есть на земле Роман Каретников, нормальный, здравомыслящий человек, совсем не похожий на подлеца, на подонка, на шизофреника! Пусть он хотя бы в Африке, даже в Антарктиде. Он должен рано или поздно что-то объяснить, сказать хотя бы последнее «прощай».
— Ты чего? О чем так задумалась? — вдруг застал ее врасплох, за мыслями о Романе, Сергей.
— Так. Ни о чем. Про Ленку вспомнила. В первый раз ее в лагерь отправили. Скучает, поди, без нас, — ответила Марина. Немного помолчала. — Не ездите завтра на эту рыбалку. Сердце у меня не на месте. Сетями… Валентина права: вдруг на рыбохрану наткнетесь. Лёва еще зачем-то ружье с собой берет. Говорят, сезон охотничий не открыт. Зачем?
— Не бойся, мы на старицу едем. Сетки у нас так себе, бреднем пройдемся. Здесь совсем клева нету… А ружьё Лёва для форсу берет. У него разрешение есть. И лесничий здешний у него земляк. Из той же деревни, где его мать родилась… Пойдем спать.
Они выбрались из лодки на берег, пошли возле костровища к своей палатке. Сергей обнял Марину. Она покорно прижала голову к его плечу. От его одежды вкусно пахло дымом костра. Может, лучше бы вообще не встречать ей Романа, не знать и не подозревать, что он есть на земле? Может, проще и легче бы жить?
Костер совсем увял. В черной плоти углей еще кое-где шевелились красные червячки. Но ни тепла, ни света от них уже не исходило.
10
Еще до восхода солнца Марина просыпалась и засыпала несколько раз. Сперва ее без умысла разбудил Лёва, пришедший к их палатке поднимать Сергея на рыбалку.
— Не уходи, Сережа, — просительно забормотала она, когда муж стал выбираться из двухместного спальника.
— Не беспокойся, рыбы наловим. Я тебе белых кувшинок привезу, — тихо ответил он и поцеловал ее в лоб.
— Ну не уходи, — пыталась клянчить она и вялыми спросонья руками пробовала задержать Сергея.
Позднее рев лодочного мотора вспугнул сон Марины на несколько секунд. Зачем они туда собираются? Ведь опасно! Однако тырканье движка стало ровным и затухающим; моторка отчалила. Основательно разбудил Марину нудный комар. В то время уже выгоревший желтоватый брезент палатки пронизывало высокое солнце, и было светло и душно. Приставучий комар зудел поблизости. Марина поймала его и тщательно растерла в ладони: «Такой маленький, а уже гад!».
Она раздернула шлицы палатки, выглянула, щурясь от солнца.
— Каша уж готова, — приветно крикнула ей от раскочегаренного костра Валентина. — Иди сперва искупнись. Вода теплая.
Вдоль речного русла золотились блики. Солнце уже нагрело прибрежный песок, и ступать на него босыми ногами было приятно. Марина в купальнике вошла по колено в воду, мягкую, со свежей прохладцей, наклонилась, плеснула из пригоршней на плечи, на спину. В это время послышался негромкий рокот: вдали, на стремнине, замаячило пятно. Лодка.
