В ожидании зимы. Черный ельник - Анна (Нюша) Порохня
— Тьфу! — Гор раздраженно отвернулся от них. — Что бабы, честное волчье слово!
— Кто-то говорил, что их злить нельзя… прям глаза кровью наливаются… — проворчала Марьяша, повторяя за домовым. — А они прям хоть к ране прикладывай.
— Дык и мне Яга сказала, что волки обещали меня на крючок повесить, чтобы я высох! — подал голос домовой. — Эт когда они у нее заклинание требовали, чтобы человеческий облик принять!
— Так по-другому не допросишься… — обиженно протянул Вячик. — Мы только прикидываемся злыми…
— Кумоха вас одолела… — Марьяша смотрела на них уже с жалостью. — Сердобольные вы наши.
— Одолела, зараза, — согласился Тверд. — Неожиданно так напала, дрянь старая!
— Я еще неделю назад почувствовал — беда творится! Что-то с братьями моими! — процедил Гор. — Сразу в деревню поехал! И точно! Они людьми стать захотели!
— А сам? — Зинка хмуро уставилась на него. — Я, конечно, не знаю вашей семейной истории, но звучит как-то уж совсем нечестно.
— Не твое дело, смертёныш! — оскалился Гор. — Жалостливая нашлась!
— Нашлась! Не нравится, можешь валить! — Зинка тоже оскалилась. — Никто плакать не будет.
— Так, хватит уже выяснять отношения! Скоро Кумоха явится, а мы так и не решили, что делать будем! — прервала я их перепалку. — Кто не собирается участвовать, может уходить прямо сейчас.
— Я вот тут подумал… от меня какой толк? — полевик неловко затоптался у двери. — Только мешаться под ногами буду…
— Не позорься, Евлаша… — проворчал водяной. — Целую жизнь в деревне прожил, а постоять за нее смелости не хватает?
Полевик стыдливо сжался, но от двери отошел. В его глазах появилась обреченность.
— В бане оставаться нужно, — водяной взялся за дверную ручку. — Пойду остальных позову.
В этот момент в окно ударил порыв ветра и со стоном ворвался в печную трубу.
— Близко она. Возвращается… — испуганно прошептал полевик. — Времени не осталось.
Водяной выскочил в морозную темноту, а мы остались ждать.
Прошло не меньше пятнадцати минут, когда за дверями послышались голоса. Дверь отворилась и в баню завалилась вся остальная компания. Они несли домового, который распевал частушки, выставив волосатый живот из-под стиральной доски.
— Меня тятенька не женит,
Мамка сватать не идет.
Сел на лавочку заплакал —
Лихарь подштанники дерет!
Да замолчи ты! — шлепнула его по губам Яга. — Осточертел уже!
Но Евпатий Гурьевич лишь пьяно растянул губы в ухмылке и гаркнул:
— Ох, Ягуся моя!
Щипаная курица!
Как увижу тебя,
Так ширинка дуется!
Яга с кикиморой швырнули его на лавку, и он застонал.
— Ох, поломали, окаянные…
— Заткните ему уже рот! — раздался скрипучий голос, и мы с открытыми ртами наблюдали, как из печи выбирается некое странного вида существо.
Им оказался босой человечек маленького роста, с непомерно большими стопами для его роста и огромными пальцами с длинными ногтями. Темные глаза, как и нос, были огромными, а рот беззубым. На его щуплом тельце была странная одежда из банных веников, а сквозь нее проглядывал густой мех коричневого цвета.
— Это еще кто? — прошептала Марьяша. — Тут уже дыхнуть нечем!
— Банник. Он здесь живет с того самого дня как баню возвели, — шепнула кикимора. — Знать надобно!
Тем временем банник выбрался полностью и зло уставился на домового.
— Пья-я-янь подзаборная! Всю баню мне провонял!
— Тише! Тише… — вдруг прикрикнула на него Яга. — Слышите?
Все замолчали, и в воцарившейся тишине послышался скрип снега под чьими-то быстрыми шагами. Кто-то направлялся к бане.
— Кто это еще? — кикимора нырнула под лавку и накрылась тазиком. — Нет меня! Ушла за поганками!
И тут раздался леденящий душу голос. Мы его слышали совсем недавно…
— Кто идет по снегу тихо?
Ваше, ваше, ваше лихо…
А за ней Кумоха злая,
Снежок кровью поливая…
Тук-тук, кто в теремочке живет?
Раздался противный смех, от которого во мне поднялась волна дикого страха. Началось!
— А мы дверь закрыли?! — вдруг прошептала Зинка. — О че-е-ерт!
Гор бросился к двери и закрыл ее на замок, а потом придвинул к ней стол. Вот только я очень сомневалась, что это сдержит жуткое существо.
38
Шаги замерли у двери бани, а противный голос Кумохи затих. Она притаилась где-то за стенами нашего убежища, и от этого становилось еще страшнее. Вьюга завыла сильнее, будто старалась скрыть от нас присутствие ужасного существа, но черная энергетика Кумохи проникала даже сквозь стены. Мы с подругами смотрели на дверь, в ожидании самого страшного и когда она содрогнулась от удара, испуганно взвизгнули. За нами заголосили остальные, кроме волков, которые заметно напряглись. Их глаза стали желтыми и мне даже показалось, что я слышу тихое рычание.
Кумоха билась в баню с неистовой силой и дверь начинала поддаваться. По ней побежали трещины, а вскоре посыпались и щепки, давая понять, что недолго осталось. Вот-вот и лихоманка ворвется внутрь.
— Есть какой-нибудь план?! — Зинка обвела всех взглядом, в котором горела надежда. — Ну?!
— Вот тебе и ну! — огрызнулся банник. — Вы мне еще за баню ответите! Разгромили жилье мое! По миру пустили! Какого черта вы сюда приперлись?! Дома бы ее и ждали!
Волки же, молча, встали напротив дверей, причем Гор сделал это, вместе с братьями, что делало ему честь. И буквально через минуту дверь поддалась. С тихим стоном она распахнулась, откинув стол в нашу сторону и в баню вошла Кумоха.
Она появилась из темноты, покрытая снегом и инеем, словно снеговик. Ее мутные глаза двигались из стороны в сторону, рассматривая всех, кто собрался в бане, а пальцы сжимались и разжимались. Кумоха остановилась и прошипела:
— Плохо встречаете… Ой, плохо… А я ведь предупреждала…
Снег начал таять и Танькина внешность, обезображенная злобным подселенцем предстала перед нами во всей своей красе. Кумоха разрушала тело продавщицы и мне стало жаль глупую Таньку, из-за которой все это и приключилось. Ее лицо посинело, вены вздулись, а кое-где кожа даже начинала лопаться.
— А ну пошла отселяя, паскуда нечесаная! — вдруг раздался пьяный голос Евпатия Гурьевича. — Ишь, ты! Приперлась права свои качать!
Мы медленно обернулись и ахнули. Домовой стоял прямо позади нас, покачиваясь и грозно хмуря брови. Стиральная доска свалилась, и теперь его волосатое брюшко, похожее на холодец, тряслось от каждого движения.
— Изыди, дрянь! — он швырнул в Кумоху табурет, но та подняла руку и он полетел обратно в домового. Табурет отскочил ото лба героического Евпатия Гурьевича, и тихонечко застонав, он рухнул на пол.
— Против меня
