Журнал Поляна - Поляна, 2014 № 02 (8), май
— Представляю.
— Ты представляешь, а я на своей ж… его испытал! Мне в сорок пятом шесть лет было. Я не буду рассказывать, что жрать было нечего, что хлеб отбирали, что расстреливали и сажали всех подряд. Сам знаешь. Я одно скажу: после войны стало хуже, чем во время.
— Так это же естественно.
— Что естественно? После войны немцы, которые, вроде как, проиграли, жили в сто раз лучше, чем мы — победители. И у меня вопрос, как понимать, кто победил в войне: человек, который лучше живет, или тот, кто подыхает от голода с гордо поднятой головой?
— Ты о чем вообще?
— О том! Клал я на их лозунги про победу! Человеку стало хуже! Я уважаю, нет, я преклоняюсь перед ветеранами, перед героями. Они умирали, они сражались. Но их кинули!
— Степаныч, ты не патриот!
— Ненавижу это слово! У Льва Толстого есть статья «О патриотизме», в ней все написано.
— Что написано?
— Что это спекуляция. Под это дело можно людям мозг заср…ть и на смерть их отправить. А война — это рейдерский захват, как сейчас принято говорить. Один менеджер пытается отобрать собственность у другого менеджера. Только люди гибнут. Обычные люди, у которых семьи, любовь, свое маленькое счастье.
— Какой ты продвинутый. Рейдерский захват.
— Вот тебе пример! На наш автосалон в девяностых наехали бандиты. Ребята взялись за монтировки, а я нет — продолжал работать. Мне класть, какой менеджер будет на моем труде деньги зарабатывать, главное, чтобы зарплату платили. Это не мои разборки. Власть поменялась, а я работаю. Так и война. Власть поменялась, а люди живут. Которые в боях за менеджера не погибли.
— Ты хочешь сказать, что тебе все равно, какая была бы власть после войны?
— Давай за героев, которые погибли и тех, кто еще жив. Жаль их. Вечная память.
Степаныч всегда был провокационно логичен. При этом самые резкие высказывания он сопровождал оговорками, чтобы не задеть ни чьих чувств. Я помню его пассажи о перестройке, гонке вооружений, духовности. Мне рассказывали, что во время каких-то выборов он в своем автосалоне залез на крышу джипа и три с половиной часа агитировал «против всех». Аудиторию составили не только местные работяги, но и клиенты, и даже его начальство. Хозяин автосалона был полностью поглощен выступлением Степаныча. Он обнаружил, что работа стоит аккурат через три с половиной часа. С тех пор на работе, насколько я знаю, Степаныч никогда больше не позволял себе ни выпивать, ни высказываться, — запретили. Он молча работал два дня через два. Вечером второго дня всенепременно надирался, философствовал. Если было с кем, — полемизировал. Жесткий рабочий график и невозможность высказаться на работе роднили его с менеджерами и прочими офисными крысами. Все мои знакомые русские души, облаченные в фальшивую американскую улыбку и белый воротничок, томимые в офисах, каждую пятницу надираются до беспамятства, наверное, чтобы не потерять идентификацию.
Самое удивительное в Степаныче — его религиозная принадлежность. Он дзен-буддист. При этом истинным адептом Дзен он является только через день после приема алкоголя, то есть за день до выхода на работу. В этот день он не дает оценок, даже не сквернословит. Медитация вытесняет остатки похмелья. Наступает просветление, заметное даже со стороны. Встретить его в состоянии просветления — отдельный праздник. Особенно интересно задать вопрос о смысле жизни. Ответы никогда не повторяются и заставляют задуматься. Десятого апреля, в день последнего просветления, я встретил его на лестнице. Он нес с прогулки своего роскошного сибирского кота Ошо.
— Степаныч, в чем смысл жизни?
Он посмотрел сквозь меня ничего не выражающим взглядом:
— Я превращаюсь в урчание кота…
— Ты знаешь, как Наполеон захватил Венецию? — Степаныч налил еще по одной.
— Нет.
— Он с армией подошел к берегу лагуны и на лодке отправил гонца с требованием сдаться. Венецианцы выслушали гонца, переглянулись, подумали и отдали гонцу ключ от города. Люди делом занимались, а не патриотизмом. На инквизицию, Ватикан и Наполеона им было класть. А могли корабли отправить, повоевать. Погибла бы куча народу. А так ничего не изменилось, все живы.
— А национальная гордость?
— Какая гордость?
— За свою страну.
— Я горжусь своими детьми! Людьми стали и меня помнят. Я горжусь своей работой! Ко мне за тридцать лет ни одной претензии. Я горжусь своим самогонным аппаратом! А то эту магазинную ханьку пить невозможно.
— Наливай!
— Ты свою национальную гордость в мой дом не носи, а то нефтью и газом будет вонять. А я даже курю на балконе.
— Степаныч! Про нефть и газ уже неинтересно. А великая русская литература! А вообще русское искусство?
— О! Горжусь!
— А Суворов с Кутузовым?
— А это мимо!
— Почему?
— Они люди войны. Гениальные, мудрые, но люди войны. А я против. Их профессия — человека убивать. Вот ставят им памятники. Зачем? Надо помнить хорошее и напоминать о нем. А мне памятник Суворову напоминает, сколько народу полегло под его руководством и благодаря его руководству.
— Так он родину защищал!
— Кого защищал? Сплошные захватнические войны! Сплошной рейдерский захват!
— Так ему приказали.
— Не полез бы в военные, — не приказали бы.
— Он империю расширял.
— Зачем?
— Как зачем?
— Что с этой империей делать? Ты за МКАД ом давно был? Там бескрайние территории, которые никому не нужны. Они горят торфяными пожарами, затопляются наводнениями, а государству на них класть. Так зачем расширять империю? Чтобы потемкинские деревни было где строить?
Я бы эту империю от Сахалина до Урала сдал бы в аренду японцам. Все равно эти наши воры и дебилы у власти ничего там никогда не сделают, а так хоть нашим же людям будет лучше жить. И война не нужна. Просто менеджера нанять. Пока совсем все не просрали.
— Степаныч, ты же буддист. Ты же можешь превратиться в урчание кота. Откуда в тебе столько негатива?
— Я буддист через два — на третий.
— Разве так бывает?
— А разве так бывает? — Степаныч показал пальцем на окно кухни.
За окном, как по заказу, захлопали взрывы, замелькали сполохи праздничного салюта, придавленные низкими снежными тучами. Степаныч встал, брезгливо задернул занавеску.
— Если хочешь тематический тост, давай за Белку и Стрелку. Они ни в чем не виноваты.
— Наливай!
— Представляешь, что я в телевизоре видел! Их чучела выставляют в Музее космонавтики!
— Это кому мозга хватило?
— Наверное, какому-то чучелу, хотя у чучел мозга нет.
Я не помню, через какое количество рюмок самогон примирил Степаныча с действительностью. Мы пели «Заправлены в планшеты космические карты», «Я земля», «Знаете, каким он парнем был». Потом он пообещал коту Ошо отправить его в космос. Ближе к утру Степаныч выдохнул: «Поехали» и уснул на столе.
А послезавтра он опять будет превращаться в урчание кота.
Валерий Румянцев
«Время уходит сквозь сжатые пальцы…»
Время уходит сквозь сжатые пальцыЛёгким капризным туманом.Мысли — по жизненным тропам скитальцы —Мчатся за ним неустанно.
Время струится, рисуя узорыТонких пространственных нитей.И возникают пред мысленным взоромЗвонкие искры наитий.
И разгорается пламя пророчеств,Жизни как щепки сжигая.Но, всё равно, на золе одиночествВремя нам знаки слагает.
Время уходит сквозь сжатые пальцыИ невозможно смириться,Что в этом мире мы — лишь постояльцыС целою кучей амбиций.
«От политических шутов…»
От политических шутовДо откровенных мракобесовЛюбой до хрипоты готовИграть одну и ту же пьесуНа незатейливый сюжет,Что им альтернативы нет.Одни и те же год за годомЗатёртые до дыр словаПро справедливость и свободу,Как дождь, стучат по головамНарода. А народ в ответДавно обрёл иммунитет.Народ как бык бредёт по полюИ тащит паразитов рой.То проклинает свою долю.То примиряется с судьбой.Порой прихлопнет кровососов,Но ошалеет от вопросов«Что делать?» и «Куда идти?»,«Кто виноват?» и «Был ли мальчик?»,И продолжает он брестиБессмысленно и тупо дальшеПод вновь затянутый мотив,Что гнусу нет альтернатив.
Олег Солдатов
Кошелек
Уволенный за недостачу кладовщик Злоключаев брел по Тверской-Ямской, втягивая голову в плечи и поднимая воротник старенького пальто. И вдруг на углу Дегтярного переулка, возле фонарного столба, он увидел оброненный кем-то кошелек. Кровь застучала в висках Злоключаева. Он остановился, украдкой глянул по сторонам и осторожно ткнул находку носком ботинка.
