Простые слова - Алиса Гордеева
В интернате, куда меня поместили на время, я стал белой вороной. Взрослые меня поначалу жалели, дети – с ходу возненавидели. Я не соглашался жить по правилам: знал, что скоро уеду! С лёгкостью нарушал субординацию и нажил слишком много врагов! Мне были противны рябые лица сирот! Они казались жалкими и недалёкими, грязными, борзыми и обозлёнными! Я не хотел быть таким! Отвращение к этому месту считывалось с перекошенного выражения моего лица, небрежных жестов, с нежелания по утрам есть овсянку, похожую на отрыжку повара; с дерзких слов, за которыми даже не пытался следить. Я думал, что был выше, значимее, что это не моя история! Я должен был уехать…
Несколько недель меня не трогали – терпели. Для всех я был неприкосновенным мальчиком, которого вот-вот отправят в Штаты. Но судьба жестоко рассмеялась мне в лицо. Этой суке было мало лишить меня родителей и дома! Она забрала всё!
Стоило новости об инсульте моей единственной живой родственницы разлететься по интернату, как местные поспешили снять с моей головы корону. Меня безжалостно пытались сломать, согнуть под формат системы, поставить на место! Меня унижали. Все. От соседа по комнате до завхоза. Я раздражал. Бесил. Не повиновался. Об меня вытирали ноги, указывая, где мне теперь место. Я же продолжал быть собой. Упрямо. Вопреки всему.
То немногое, что осталось из прошлой жизни, было украдено, а я сам стал посмешищем и мальчиком для битья. Ночи в подвале, осколки стекла в валенках, дохлые крысы под подушкой, постоянные фингалы и ссадины. Моя тьма казалась вечной и беспробудной, а желание жить – угасало с каждым днём.
Это потом я научился сдавать сдачи. Потом завёл друзей. Сбега́л. Слонялся по подворотням, пробуя на вкус настоящую жизнь. Всё это было не сразу. Сначала была темнота и тихое «Нана», отчаянно слетавшее с потресканных губ.
Каким же я был дураком! Наивным, доверчивым, смешным! Только я мог на полном серьёзе все эти годы шептать её имя, когда земля уходила из-под ног.
Вместо молитвы.
Вместо света.
А порой вместо воды и еды.
С именем Наны на губах я вставал после драк: раз она семилетняя и мелкая с изодранными в кровь ногами могла крутить твизлы на льду, то значит, мог и я! С её обещанием держать меня за руку, я терпел насмешки и боролся со страхами. Сидел в тесных шкафах ночи напролёт и представлял, что не один. Я хотел быть смелее. Верил, что смогу, как она… И я смог.
Вот только слова Марьяны оказались ложью, а обещание – пустым звуком! Нет, я не ждал, что спустя пять лет Нана меня узнает, но до последнего верил, что её свет не погас.
Лбом прикасаюсь к прохладному стеклу. Вокруг слишком тихо и снова темно. Воздух пропитан духами Марьяны и нашим недавним смехом. Секунды счастья и нелепой надежды слишком быстро сменились очередной порцией мерзкой лжи.
Смотрю в окно, привычно цепляясь взглядом за одинокие качели во дворе. Никому не нужные, всеми позабытые и нескладные, ночами они изрядно напоминают меня самого. Сколько раз за эти два месяца, когда бессонница сводила с ума, я приходил в комнату Наны и часами смотрел в это самое окно. Позволял себе мечтать. Надеялся, что выбрал правильный путь. А ещё отчаянно ждал возвращения Наны из Испании. Тогда я верил, что вот-вот света в моей жизни станет немногим больше.
Марьяна вернулась, но вокруг всё так же темно.
Кручу в руках её мобильный. Я нашёл его под кроватью, пока отбывал наказание по уборке. Розовый чехол, а на заставке – закат, огненными всполохами света озаряющий морскую гладь. Я и тут сплоховал: сколько ни пытался взломать пароль – всё мимо. В отличие от своей подруги Марьяне точно есть что скрывать… Впрочем, из сообщений Златы я тоже узнал немало. Идиот! Стащил телефон Смирновой, чтобы защитить Нану от очередного разочарования в подруге, да вот только сполна разочаровался сам. Девичьи сплетни порой информативнее выпуска новостей. И всё же читать чужую переписку было тошно! Зато теперь знаю, как сильно раздражаю своим присутствием Нану, как не хотела она возвращаться домой, как жалко ей было отдавать одну из своих комнат никчёмному беспризорнику. Но больнее всего задели слова о Булатове… Вот он её идеал: русые волосы, голубые глаза, волевой подбородок. Это его она описывала, прикасаясь ко мне той роковой ночью. О нём грезила уже тогда. Ему подарила свои первый поцелуй. А потом в тёмной кухне решила поиграть со мной… Маленькая лживая дрянь!
Небрежно швыряю мобильный на тумбочку и хочу уйти. Какой смысл стоять посреди комнаты Наны и изводить себя пустыми мечтами. Это я жил воспоминаниями, не она. Я вообразил, что мы друзья, не она. Я нарисовал её светлый и чистый образ в своём сознании, только мне и отвечать…
И всё же неведомая сила снова тянет к окну. Меня грызёт беспокойство. За неё. За ту, которой на меня наплевать. Вспоминаю, как горел лоб девчонки, когда она заснула, и никак не могу скинуть с плеч груз ответственности за неё. Я обещал защищать Нану! Не предавать! Пусть давно! Пусть она сама ни черта не помнит. Но слово Ветра – это навсегда!
В дрожащем сиянии фонарей различаю её силуэт. Маленький, хрупкий, обманчиво светлый. Нана держит Булатова за руку и неспешно подходит к подъезду. Парень по-свойски целует её в щеку. Не пошло. Не нагло. Скорее по-дружески… Это кажется странным и совершенно не вяжется с тем, что я видел в школе. И снова за грудиной жжёт. С Булатовым Нана настоящая. С ним ей хорошо. А я просто никчёмный оборванец, без спроса ворвавшийся в её жизнь, сибирский валенок, напрасно сохранивший в памяти то, что давно следовало отпустить.
Сжимаю в ладони занавеску и не сразу соображаю, что в комнате становится светло. В зеркальной поверхности стекла вижу нас: крупным планом себя, угрюмого и потерянного, а чуть поодаль – Нану. Различаю её испуганный взгляд, а после слышу тихое «Уходи».
Шумно выдыхаю, в своём отчаянии достигая пика, и, оттолкнувшись от подоконника, спешу на выход. Я лишний. Чужой. Ненужный.
Стараюсь не смотреть на девчонку. Моё сострадание к ней – дополнительный повод для Марьяны ударить побольнее. Но всё равно замечаю,
