Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 08

С постройкой водной системы герцога Александра Вюртембергского (Северо-Двинского канала, соединившего прямым сообщением бассейны рек Волги и Северной Двины) в Кубеноозерье стали появляться большие суда, баржи, первые пароходы — собственность местных богатеев. В селе Устье такими пароходчиками являлись купцы Ганичевы, которым принадлежал к тому же лесопильный завод (ныне лесозавод) в устье Кубены, а также маслобойный и кирпичный заводы. В краеведческом словаре Ф. Я. Коновалова, Л. С. Панова, Н. В. Уварова «Вологда XII — начало XX века» (Архангельск, 1993) сообщается, что первый пароход «Меркурий» появился на Кубенском озере в 1862 г. Он курсировал между озером и городами Вологда и Тотьма. Ганичевский же пароход плавал от села Устье Кубенское через пристань Спасо-Каменного монастыря до реки Уфтюги и был, так сказать, внутренним рейсом. Известный род кубян Ганичевых, я думаю, имеет отношение к известному прозаику и публицисту, общественному деятелю В. Н. Ганичеву, который числит одну из родословных линий вологодской.

На Центральном рынке в Вологде надо обязательно посетить рыбные ряды. Там увидишь рыбу, которую не купишь по дороге в Кириллов. На базаре продаются уловы с двух озер — Белого и Кубенского. Белозерская рыба покрупнее, особенно лещи, но зато осенью можно недорого купить кубеноозерскую нельмушку. Только вот ее обрабатывать нужно как можно быстрее — она нежная, долго не хранится в тепле. Знатный рыбак Николай Красиков после рыбалки тут же вываливает нельмушку в таз с «холодянкой» — ледяной водой из колодца — и сразу ее «порет», то есть чистит, иначе, если опоздаешь с разделкой, считает Николай, нельмушка будет уже «не та».

Еще один мой родственник, художник по дереву Михаил Кирьянов, поступает с купленной на базаре нельмушкой просто — немного подсаливает (жирная, она быстро впитывает соль) и коптит в специальном железном ящике прямо во дворе у входа в свою мастерскую в центре Вологды. Аромат копчушки стоит на целый квартал такой, что даже Василий Иванович Белов с Ольгой Александровной Фокиной выглядывают из окон соседнего дома на запах.

Удивительно, но долгие десятилетия в Вологде запрещали торговать местной рыбой. На Центральном базаре даже рыбных рядов не существовало. Не купить было и знаменитых соленых рыжиков, клюквы, брусники, морошки, многих других даров Вологодской земли. Для их сбора и продажи имелась потребкооперация со своими магазинами. Не брошу камень в эту организацию, которая знала в своей истории и хорошие, и плохие времена, к тому же она умело перерабатывала лесные гостинцы в консервы, варенья, компоты, сушила грибы, мариновала и солила овощи. Из вологодских лесов продукция разлеталась по всей стране, а сам местный сапожник оставался подчас без сапог. Поэтому каждый вологжанин заготавливал подножный корм сам, не надеясь найти его на базаре.

Сейчас пришло изобилие по сравнению с прежними пустыми полками. Озерная рыбка спасает городских хозяек, которые любят, как и в стародавние времена, печь пироги с рыбной начинкой. Она дешевле, чем морская. Хотя для вологжан цены все равно «кусаются».

Годы местного безрыбья (ни судаков в продаже, ни лещей, ни щучины, ни тем более нельм) воспитали вкус горожан к морской рыбе, которая по дешевым ценам продавалась в вологодских магазинах, как и по всей стране. Авторы этнической истории Русского Севера пишут о жителях Вологды: «Вообще они больше ели соленую рыбу — треску, палтус, семгу, пикшу, зубатку, сельдь, камбалу, которые привозили с моря из Архангельска». И. П. Кукушкин в статье «К вопросу о рыболовстве в средневековой Вологде» («Вологда». Краеведческий альманах. Выпуск 3) сообщает, что до конца XIX в. мясо было редкостью для населения Севера, «питались большей частью соленой рыбной пищей». Вывод слишком категоричный, а для моих земляков и неточный: они не употребляли мясо только в пост, но в обычные дни мясо-молочный рацион был для них привычен.

Жители Вологды и сами являлись хорошими рыбаками. Это сегодня река Вологда стала напоминать сточную канаву, хотя на ней и посиживают рыбачки, вытаскивая то хилого окунька, то приспособленного ко всем режимам ерша Щетинникова. Опытные вологодские рыболовы перебазировались на Кубенское озеро. Зимой на льду у лунок их особенно много — была бы машина да подходящая экипировка.

На «дорожку» приучил меня ловить отец. Ставить сети он никогда меня не брал. Тяжелый это труд, в чем-то и опасный. На удочку ловили для «развлечения», времени на которое у отца не было, а окуней на камнях «дергали» от случая к случаю. Те и клюют только в определенные часы, чуть запоздал, пока доберешься на место, или волнение на озере какое — клёв как обрезает.

А на «дорожку» можно ловить когда угодно. Лучше, конечно, с утра, но щука с прохладных глубин берет и в полдень. Ненасытная она, прожорливая.

У меня тогда был малосильный мотор «Спутник», совсем не для озера, а для реки, да и для легкой лодки, лучше резиновой. За характерный «тембр» звука Екатерина Александровна Красикова, а за ней и все женщины деревни прозвали его, как всегда метко, — «визгунчик». Действительно, визжал он как поросенок, когда его режут.

У кого имелись деньги, покупали мощные «Вихри» в придачу к популярным «Ветеркам». На «Вихре» удобно было плавать на озере, тогда, как пелось в песне, «сокращались большие расстояния». Бензин был дешев, дешевле минералки и молока, покупали его сразу 200-литровыми бочками. Ия Сергеевна Садомова мне рассказывала, что ее покойный муж по восемь бочек за сезон сжигал. Не только рыбачили, но и косить на озерные пожни ездили, по грибы и по ягоды в Уфтюгу, ловили топляки на дрова, да мало ли каких забот по хозяйству имелось. До сих пор вспоминаю бесконечное завывание моторов на реке, особенно слышимое, когда к ночи другие звуки в деревне утихали: это уже начинали лихачить мужички-браконьеры. Движение по реке было таким, как сегодня в часы «пик» в городе. Но хозяйки как-то ухитрялись по «голосам» моторов различать — кто едет, и «своего» слышали издалека.

Вместе с моторами, их скоростями и очевидными удобствами пришли и катера, и дюралевые лодки. Старые деревянные кубинки догнивали свой век на берегах. На веслах по озеру никто уже не ходил. А когда-то нагребались местные мужики так, что у некоторых пальцы на руках не разжимались, с такими согнутыми клешнями и ходили.

Смена поколений в лодочном «поголовье» произошла стремительно, буквально за несколько лет, когда северное крестьянство наконец-то в 70-е годы разжилось, как теперь стало ясно, в первый и последний раз в XX в. Я и по сей день удивляюсь откормочным и молочным животноводческим комплексам, где все процессы механизированы, раздольным мелиорированным полям, о необходимости осушения которых я иногда спорю с публицистом Александром Арцыбашевым, мощным птицефабрикам, кормящим курятиной всю область, молочным заводам (кубенские и шекснинские края — родина вологодского масла), кирпичным домам и прекрасным сельским школам, ухоженным автодорогам… Не построй всего этого по плану подъема Нечерноземья, сегодня была бы совсем хана. Это только визгливый журналист Черниченко призывал прокормить страну с фермерского стола. На Русском Севере не смог бы выжить никакой «архангельский мужик»-единоличник без опоры на сельский «мир». С XIII в. здесь существовали «волости-общины», прообразы нынешних колхозов, которых современное трудовое крестьянство и не думает добровольно «отменять», ибо коллективные хозяйства с крепкими собственниками-работниками представляют собой исторически оправданную и оптимальную форму социально-экономического уклада нашего края.

Отвлекусь от рыбацких дел, пожалуй, и дальше… Сколько моим землякам «казали» на пример Финляндии, смотрите, мол, как нужно цивилизованно жить на селе и работать. На таких же суглинках и камнях… И вот я читаю в последнем номере журнала «Финское обозрение», что после вступления этой страны в Европейский Союз дотации местному сельскому хозяйству, ранее достигавшие 60 % в год от общих финансовых затрат, были снижены по требованию ЕС до 10–12 %, отчего из 300 тысяч фермерских хозяйств Финляндии тут же обанкротилось 200 тысяч, а оставшиеся на плаву вынуждены заниматься хоть каким-то более или менее прибыльным делом — от разведения страусов до туристического бизнеса. А сколько, риторически спрошу, получали и получают от государства наши северные колхозы?

Только в 70-е гг. по плану подъема сельского Нечерноземья субсидирование стало более или менее устойчивым, в деревню пошли деньги, отчего она тут же ожила, начала заменять свою многовековую, вконец обветшавшую хозяйственную и социальную инфраструктуру на современную.

Но вернусь к своим рыбам… В летние месяцы моторы с кормы лодок можно было не снимать, рыбаки даже не убирали на ночь бачки с бензином. Накинут на моторный колпак какую-нибудь тряпку, больше для вида — от жаркого солнца или от дождя, да так и оставят до утра, а то и на целый день. Удивительно, но воровства не было. В наше бедовое время деревянный багор нельзя забыть в лодке — кто-нибудь да и утащит. Особенно дико стали воровать дюралевые лодки — угонят в укромное место, разрежут на части, а потом сдадут в воровской шалман скупки-приема цветных металлов.