Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1980 год
Василий Александрович закусил краешек нижней губы, потянул воздух в себя сквозь узкую щель. Запищала мышь. Коротко, наскоро.
— Больно. Шрам на губе, — объяснил егерь. — Операцию делали. Оттого, что мышью много пищал, синяк образовался на губе. Годы берут свое, но и я изворачиваюсь понемногу. Вот достал свистульку.
Василий Александрович идет к тумбочке. Неспешно копается в ее темных недрах. На стол ложатся похожий на утиный, клюв манок, резиновый мишка со свистулькой, байка, сработанная из бычьего хвоста и заячьей косточки. Егерь берет эти предметы, подносит к губам. И вот в доме жалкует журавль, блеет барашек, по первому льду гибнет на озере утиный подранок, трогательно бьет в овсах перепел, плачет раненый заяц, ухает сова.
— Не так немножко получается. Пальцы хуже стали чувствовать, — без грусти, как о чем-то постороннем, говорит егерь.
Василий Александрович достает картонную с жестяными ободками шпульку из-под ниток. Прячет ее в кулак и подносит к губам. Рождается звук, — вначале неясный, тягучий. Дворняжка, до этого трусцой петлявшая под окнами, после первых же окрепших звуков поджимает в страхе хвост и, вздымая дорожную пыль, уносится за соседние постройки. Комнату до краев наполняет леденящий, тоскливый вой матерого волка. Когда он немного мягчает, Василий Александрович отнимает шпульку ото рта:
— Так собирает выводок волчица. Переярки поют веселее... Раньше я вабил через стекло семилинейной лампы. Кажется, и мертвого волка мог поднять версты за полторы. Теперь вот воздуха только на эту штуковину хватает, — говорит Василий Александрович, разжимая кулак со шпулькой.
Немало случаев, связанных с волком, припомнил старый егерь, немало слов сказал об этом осторожном, смелом и сильном звере. И ни одного гневливого. Месяцами колесил он на велосипеде по районам, выискивая волчьи выводки, организуя облавы на их стаи. И не переставал удивляться жизни, повадкам, хитрости и благородству своего противника. Человек шел за волком. Путь этот, длиной более чем в полвека, вобрал в себя почти всю жизнь известного охотника. Но и сейчас сокрушается он из-за тех двух-трех охот, на которых волкам удавалось перехитрить его. О волке говорит всегда серьезно. Если история не про серого, может разулыбаться.
— Появилась в лесу енотовидная собака, и тетеревов не стало. А вот собак енотовидных волки крепко шерстят. — И разведет руками егерь: — Опять волки в разговор встряли. Да и что тут поделаешь, вечный волчатник. Ведь с фронта вернулся когда, выспаться не успел, блинов поесть, а тут нарочный от охотников: «На охоту, Александрыч, собирайся». Не пошел я тогда на охоту. Не потому, что, мол, с дороги или не хотел. Одежонки не было. Потом и одежонку собрал, и патроны набил, да и о волках рассказы послушал. А они, нужно сказать, после войны тут такое вытворяли: под овчарни подкапывались, через крыши лезли за скотиной. Случалось, и на людей нападали. А кое-кто свои хозяйственные промашки решил ими прикрыть: «Какое, мол, тут животноводство, когда волки крутом?» Из района к нам в заповедник бумага приходит: «Уничтожить немедленно». А кому уничтожать-то? Ребятишки да старички — вот и все охотники.
Голос у меня в ту пору зычный был. Поставленный, — вспоминает Василий Александрович. — Волки и днем на него отзывались. Все свое воинство я проинструктировал, расставил в нужных местах. Подвыл. Отозвались серые. Только слышу, сороки по косогору через некоторое время: чи-чи-чи-чи. Дело ясное — волки в гору ушли. На следующий день та же самая картина. После долгих мытарств понял, что волки из-под кашля уходят. На номерах-то старые люди стояли. Пока всех проинструктируешь, они кашлем-то и изойдут. Но тринадцать серых и с этой командой извел. Три волка случайно ушли. Двое забились в заповедные крепи, а третий все у заповедника крутился, но под выстрелы не шел. Распустил я по домам своих старых и малых. Начал выслеживать зверя один, подстраиваться под него. Подвывал терпеливо, и волк всегда отзывался рядом. А после замолкал, кружил вокруг меня, но, наткнувшись на след, уходил. В общем, вел себя как матерый волчище. Не по возрасту умен был этот переярок. Однажды вечером переправился я через реку, прокрался берегом вниз по течению и стал вабить через Хопер. Ближе к ночи откликнулся волк. Походил по берегу, человечьего следа не нашел и поплыл через реку к песчаной косе, за которой рос мелкий осинник. Оттуда я и звал его.
...Ветер дробил полотно воды. Лепечущие осинки оставляли на песке дырявые тени. Все было неясным и зыбким. Когда у берегов на светлой песчаной косе появилось что-то темное, егерь выстрелил. Проверяя свою догадку, подошел к волку. В темноте потрогал мокрую его голову, нащупал изломанное в нескольких местах ухо и тугие шрамы вокруг него, оставленные дробью. Волк был под выстрелами еще раньше. Его ранили в ухо. Оп плохо слышал и поэтому отзывался на подвывку только с близкого расстояния. Но, выходя на пока еще неясный для него зов, успевал заметить след человека.
За свою долгую жизнь старший егерь Василий Александрович Анохин получал почетные грамоты за кольцевание водоплавающей птицы, содержание выхухоли, отстрел волка, за все то, чем так неизбывно богата жизнь заповедника и к чему прикладывал он свои мастеровитые руки. Сейчас Василий Александрович ушел на пенсию. Но когда приезжают в заповедник гости или заглядывают туристы, частенько идут они прямо к домику старого волчатника. Стучат в окошко и просят рассказать о заповеднике, о волках.
— А ведь бывает так, что всего о волке и рассказывать-то нельзя, — вдруг озадачивает своим признанием Василий Александрович. — Я тут одну штуку придумал. Новый метод охоты на волка, но рассказывать об этом не буду. Брат приезжал днями, и ему не рассказал — больно добычливая охота. Всех враз изведут, если дознаются.
Старый волчатник долго и многозначительно молчит, ходит по дому, пьет воду. Секретничает. Но не выдерживает строгостей. И, присев к столу, говорит:
— Ладно, расскажу. Но чтобы между нами умерло.
В. Ситников
