Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева
И как накликал.
– Хей! – прозвучало сзади.
Эркин обернулся, узнал Маленького Филина и улыбнулся.
– Привет.
Маленький Филин был в своей неизменной кожаной то ли куртке без застёжки, то ли рубахе навыпуск с бахромой и вышивкой.
– Слушай, дело есть.
– Какое? – миролюбиво поинтересовался Эркин.
Маленький Филин вдруг быстро оглянулся, будто дело было секретным, и Эркин мгновенно насторожился.
– Ты по-русски писать умеешь?
– Ну?
– Умеешь или нет?
– Умею, – твёрдо ответил Эркин. – А что?
– Я письмо домой написал, – щёки Маленького Филина заливал густой румянец. – А конверт по-русски написать надо.
– Понял, – кивнул Эркин. – Давай, напишу.
Маленький Филин полез за пазуху, но Эркин остановил его.
– Постой на весу неудобно. А конверт-то есть?
Маленький Филин мотнул головой так, что длинные волосы на мгновение закрыли лицо.
– Ты мне на обороте напиши, а я сверну.
– Зачем? Пошли на почту, и конверт купим, и писать удобно.
Почта располагалась рядом с вокзалом. В газете писали, что пора строить новую, но, видно, руки у городских властей ещё не дошли и потому ограничились ремонтом. Маленький деревянный домик теперь красовался новенькой ярко-зелёной краской и тоже ярким, но красным почтовым ящиком у входа. Светловолосая девушка, скучавшая за прилавком, продала им конверт с маркой за десять копеек, и они сели за стол у окна. Эркин взял одну из лежащих здесь ручек, макнул в чернильницу и попробовал перо на уголке исчёрканного вдоль и поперёк листа.
– Сойдёт. Давай конверт. Что писать?
Заполнять адрес на конверте их учила Полина Степановна, целый урок на это ушёл, и Эркин чувствовал себя очень уверенно.
– Великая Равнина, – шёпотом говорил Маленький Филин, с уважением глядя на получавшиеся у Эркина ровные буквы. – Союз шеванезов, род Оленя, стойбище у Голубого Камня. Всё.
– А кому?
Имя надо было писать уже не в переводе. Эркин несколько раз переспрашивал и даже для пробы написал на том же исчёрканном листке у чернильницы, чтобы на конверте вышло без помарок.
– Всё? – обрадовался Маленький Филин.
– Нет, обратный адрес нужен. Ты же будешь ответа ждать.
Маленький Филин неуверенно кивнул. Эркин быстро уверенно написал внизу: Россия, Ижорский Пояс, Загорье.
– Ты где живёшь? Улицу и номер дома надо.
– Мы в бараке. Глухов тупик, а номеров там нет.
– Так и написать, что барак?
– Ну да. А комната наша третья.
– Ага, написал. А имя твоё я по-русски напишу, а то не дойдёт.
– Ладно.
Когда Эркин закончил писать, Маленький Филин достал из-за пазухи лист бумаги, и Эркин изумился, увидев вместо букв непонятные значки и рисунки.
– Это у вас такое письмо?
– Да нет, – смутился Маленький Филин. – Я… я деду пишу, он грамоты совсем не знает. А это он поймёт.
Лист пришлось сложить в восемь раз, чтобы поместился в конверт. Письмо получилось толстым и тяжёлым, так что пришлось ещё на рубль марок докупать.
– Уф-ф! – выдохнул, выйдя на улицу, Маленький Филин. – Сделал!
Эркин кивнул.
– Слушай, а… шауни – это язык?
– Ну да. Нас, шеванезов, ещё и так называют. Ну, – Маленький Филин смущённо поддал носком запылённого ботинка камушек, – ну, я в школу-то ходил, но недолго.
– Запретили? – живо спросил Эркин.
– Надоело. – отрезал Маленький Филин. – Да и не нужна эта грамота на фиг.
У Эркина завертелось на языке, что чего ж тогда искал, кто бы адрес на конверте надписал, но сдержался. Но Маленький Филин понял несказанное и распрощался.
Поглядев на часы, Эркин заспешил домой. Тогда, в свой первый загорский день, они тоже шли по Цветочной, засыпанной снегом и очень тихой. А сейчас из-за заборов свисают и топорщатся белые и лиловые кисти сирени, птицы вовсю поют, дети кричат и смеются… Цветочная походила на улицу в Старом городе, только огородов тут не было и скотину не держали, разве только у кого поросёнок, скажем, в сараюшке, ну, и куры с кроликами. Но на улицу их не выпускали.
У одного из домов Эркин замедлил шаг, невольно залюбовавшись огромными и словно мохнатыми гроздьями сирени. Остановился, вдохнув сладковатый, но не приторный запах.
– Нравится? – окликнула его с крыльца женщина в круглых очках с полуседыми, собранными в небрежный пучок волосами.
– Да, – улыбнулся Эркин. – Я никогда не видел такой.
Она тоже улыбнулась и, спустившись с крыльца, подошла к кусту, у которого по ту сторону реечного заборчика остановился Эркин.
– Это персидская.
Она стянула перепачканную землёй, когда-то белую нитяную перчатку и подставила руку. Цветочная гроздь доверчиво легла на желтоватую бугорчатую ладонь.
– Я во «Флоре» саженец брала. Три года уже ей, – пытливо посмотрела на Эркина. – Любишь цветы?
Он кивнул.
– А растишь?
– На подоконнике, – рассмеялся Эркин. – Фиалка и хризантемы. Они уже засыпают на лето.
– Понимаешь, – кивнула она. – Во «Флоре» тоже брал?
– В магазине. А фиалку подарили.
Она снова кивнула.
– Фиалке тоже отдыхать надо.
И вдруг, вынув из кармана линялого фартука необычный кривой нож, она точным сильным движением отсекла ветку, одна из кистей которой лежала на её ладони, и протянула Эркину.
– Держи.
– Мне? – растерялся он. – Но… но почему?
– Потому!
Она теми же точными ударами отрезала ему ещё по ветке белой и ветку бордовой сирени.
– Вот, держи. Дома листья лишние оборвёшь, стебли рассеки и воду не меняй, а подливай. Долго простоят. Понял?
– Да, – кивнул он. – Спасибо. Но…
– Бери-бери, – улыбнулась она. – Подаришь, – и вздохнула. – Есть кому дарить?
– Да, – сразу улыбнулся Эркин. – Есть, конечно, есть. Спасибо большое.
– Счастливо.
Она взмахнула рукой, сразу и прощаясь, и будто отталкивая его. Эркин понял, что надо уйти и что если он только заикнётся о деньгах, то всё непоправимо рухнет.
Эркин шёл теперь быстро, бережно неся огромный – он боялся его взять плотнее, чтобы не помять грозди – душистый букет. Жене понравится, она любит цветы. И даром. Ведь наверняка такой букетище и стоит… соответственно. Но… но он обязательно зайдёт к ней, забор там, дрова, наверняка найдётся, что нужно сделать, мужской работы по дому и саду всегда полно. К тебе по-человечески, ну, так и ты будь человеком.
Листва на берёзах ещё лоснилась, и тень полупрозрачная, но трава между стволами уже крепкая. Как всё в один день зазеленело, прямо удивительно. Ещё на подходе к оврагу он услышал детский весёлый гомон, а, когда вышел на кромку, то его сразу оглушило:
– Э-э-эри-и-ик!
Хотя его в «Беженском Корабле» многие называли Эриком, так визжать
