Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1974 год
Ехали долго. В бронзовой чеканке стояли рослые дубы, и седые паутинные пряди стеклянно вспыхивали на солнце. Потом лес расступился, распался на отдельные цветные «острова», и возле одного из них Калугин увидел массивные ворота зубропарка. Двухметровой высоты изгородь, прогоны в четыре метра длиной, навешенные на плотные, словно литые, столбы. Чувствовалось, что сила, которой они должны были противостоять, — немалая.
Подъехал Василий Васильевич Никифоров, зубровод-егерь, наблюдающий за стадом, поздоровался.
— Зубров уже подогнали... Лежат сейчас...
Он спешился, открыл ворота, потом взял пустое ведро и застучал по нему палкой.
Через несколько минут стадо медленно потянулось через поляну. Впереди, то и дело останавливаясь и шумно выдыхая воздух, отчего стебли травы разваливались прядями, шел крупный зубр.
Калугин, волнуясь, смотрел на животное, предки которого были ровесниками мамонта...
И начались дни, полные забот, разъездов, наблюдений, иногда происшествий, часть которых забылась, оставшись только дневниковой записью, другая же врезалась в память Калугина навсегда... Особенно запомнился один из трудных дней его первой весны здесь, на кордоне Киша.
Калугин и егерь стояли недалеко от нагретой полуденным солнцем поляны, и на душе у обоих было тягостно. Калугин опустил бинокль, передал его Никифорову. Там, на поляне, в густой траве, лежал родившийся неделю назад зубренок, а возле него, тревожно хрюкая и толкая его мордой, металась зубрица. Зубренок был мертв.
Надо было взять его труп, но как? Силой ничего не сделаешь, а зубренок позарез нужен для проб на анализ. Ведь это уже третий смертный случай!
Калугин повернулся к Никифорову.
— Василий Васильевич, пусть кто-нибудь отвлечет ее, а мы постараемся унести зубренка. Лучше пусть двое — один подстрахует...
Егерь кивнул.
— Добро. Схожу к зубропарку, позову ребят. Через двадцать минут он вернулся, держа в руках брезентовый плащ.
— Вот... Вместо носилок...
Прячась за деревья, они вышли к краю поляны. Отсюда до зубренка оставалось метров пятьдесят, и ветер дул на них.
В это время двое егерей появились на противоположной стороне поляны. Оба были налегке, без оружия и даже без фуражек. Один из них вытащил из кармана голыш и, размахнувшись, бросил его в зубренка. Камень упал недалеко от него, срезав белый зонтик цветущей кашки. Зубрица всхрапнула и коротким броском сунула левым рогом под сбитый цветок.
— Осерчала, теперь ей и медведь заместо суслика, — не то встревоженно, не то восхищенно прошептал зубровод.
Егерь снова бросил камень. Зубрица хлестнула хвостом, сшибая метелки тимофеевки, и, коротко хрюкнув, вдруг бросилась к егерям. Оба повернули и скрылись за деревьями. Через минуту оттуда послышались возгласы, хруст сучьев и разъяренное хрюканье зубрицы.
— Давай!
Калугин схватил плащ и первым рванулся на поляну. Вдвоем с Никифоровым они уложили зубренка на плащ и побежали назад. Сначала свернули на дорогу, но с минуты на минуту здесь могла появиться зубрица, и они двинули напрямик по густо заросшей метровыми папоротниками промоине. От напряжения сводило пальцы, горячий пот струйками тек по вискам.
Уже недалеко от загона они услышали громкий треск и топот. Калугин оглянулся. Зубрица, тяжело бросая вперед корпус, догоняла, заходила на них, выцеливая рогами фигуру зубровода, бежавшего чуть сзади.
До ворот оставались метры, когда зубрица была совсем рядом. Хватая ртами воздух, они все-таки успели проскочить в приоткрытые ворота и бросить в кованые скобы поперечный брус. Зубрица со всего размаха всадила рога в опорный столб, Ворота взвизгнули, столб качнулся, но устоял.
Подхватив плащ и спотыкаясь от усталости, они понесли зубренка к сараю, а сзади все слышалось хрюканье и глухой стук рогов.
— Разделала бы она нас под орех! И на поминки б ничего не оставила, — пробормотал зубровод, когда они наконец опустили плащ.
Калугин молча достал из сумки скальпель, банку с формалином, предметные стекла и начал отбирать пробы.
Зубрица все еще стояла у ворот и тревожно хрюкала, как бы требуя, чтобы ей вернули малыша.
Это была задача со многими неизвестными. Не тогда ли он понял по-настоящему, что такое выдержка и терпение? Терпение не на час, не на день, а на месяцы, годы — на весь тот долгий и необходимый срок, чтобы «выбить» бизона из зубра, «очистить» кровь гибридных поколений.
Результаты анализов были получены, но они не прояснили обстановки. Истощенный организм, ослабленная конституция... Готовность организма к защите притупилась, как в гарнизоне, оставшемся без пушек. Но все это было следствием, а не причиной. Тогда он стал просматривать записи родословной каждого зубра — они у них подробны и обстоятельны, как у английских лордов! Сравнивал, высчитывал степени родства, смотрел фотографии — и однажды вечером, с нажимом отчеркнув столбцы с выкладками, крупно написал: «Близкородственное разведение». Возможно, это и было одной из причин...
Закупили чистокровных зубров из Польши, привезли на Кишу. Открыли клетки, погнали через раскол (1 Раскол — узкий коридор ведущий к загону.). Два зубра одновременно сунулись тяжелыми головами в узкий проход и тут же бешено привалились один к другому, стараясь освободиться и ударить рогом в живот противника.
Егеря растерянно замахали руками. Тогда Калугин схватил взрывпакет и, чиркнув спичкой, бросил его между быками. Грохнуло — зубры ошалело закрутили мордами. Подбежавший Никифоров подхватил прислоненный к изгороди шест, обернутый промасленной паклей, и, пустив огненную стружку, сунул его в раскол. Быки захрипели и, кося налитыми кровью глазами, попятились. Постепенно, по одному, их перегнали в загон. Один пятилетний «беловежец», испугавшись, заметался по загону, а потом, решившись, вдруг разогнался и на мгновение беззвучно завис в прыжке над двухметровой оградой.
Двое егерей бросились к лошадям, стали торопливо отвязывать поводья. Через минуту они исчезли за густой стеной перевитого ожиной осинника.
Но зубр пришел сам.
Он долго бродил вокруг, потом подошел к воротам и захрюкал, совсем как дикий кабан.
— Что, герой, нагулялся, на овес потянуло? Ну иди, иди, пока кормят! — насмешливо сказал зубровод.
«Да, — подумалось Калугину, — от этого «беловежца» до дикого горного зубра пока еще далеко...»
Один из «беловежцев» показался врачам подозрительным и был поставлен на карантин. Калугин всю неделю жил на кордоне и каждый день рано утром поднимался к зубропарку. Он был из породы «жаворонков» и всегда вставал чуть свет. В лесу и в горах все живое просыпается рано, а потому не спи, человек! И Калугин был убежден: хочешь увидеть свой день, смотри его до восхода. И он увидел то, чего не замечали днем и потому считали, что бык болен, мало ест. А тот просто предпочитал пастись ночью, когда от росы корм более сочный.
Зубр крутой глыбой темнел в рассветном сумраке, словно отлитый из черной, еще не остуженной лавы. Подняв сторожко голову, хрюкал, как бы узнавая Калугина. Поймав крупными ноздрями запах посоленного хлеба, вставал, медленно подходил, все отчетливее проступая сквозь туман, словно поднимаясь из молочной глубины. Тянулся мордой к руке Калугина, приваливаясь к ограде, отчего крепостной прочности изгородь жалобно скрипела и прогибалась.
Лето становилось осенью, а осень уходила в снега и лесную тишину; потом низкое зимнее солнце, однажды утвердившись в полдень на самом гребне крытого широкими пихтовыми лесинами сеновала, начинало забираться все выше, и тревожно оживавшие снега выталкивали из-под себя громкие потоки воды.
Так повторялось дважды после приезда Калугина, и вот пришло наконец время для «великого гонения» зубров...
Зубры из Пущи прижились, и новые поколения, приняв в себя свежую кровь чистопородных, быстро росли, набирались сил. Тесно становилось им на Кишинском кордоне. Они растекались по всему южному склону хребта Сосняки, забираясь на самые отдаленные поляны. Это радовало Калугина.
— От пустоты теснота не бывает, от густоты! — говорил он и все присматривался, отбирал зубров для нового места.
Место было найдено: в 65 километрах, возле Умпырского кордона, обнесли изгородью 73 гектара заповедного леса с обширными полянами.
И вот в июле, когда громче зашумели горные речки и на перекатах уже не мелькали пенные шапки разорванной камнями воды, было решено начинать перегон.
Восемнадцать животных, отобранных для этой цели ранее, отделили от стада и закрыли в зубропарке. А через шесть дней Калугин сам открыл ворота, и гонщики, став цепью, начали отжимать их к выходу.
Пока загон был рядом, зубры шли спокойно, но вот кончилась поляна, скрылась за деревьями изгородь парка, и, почувствовав что-то необычное, неладное, зубры стали настороженно поднимать головы, тревожно оглядываться. Не дойдя до первого брода, старая зубрица Ельма вдруг бросается влево, вправо и, грузно оседая на задние ноги, поворачивает назад. Но стадо не успевает двинуться за ней: егеря смыкаются, делают несколько холостых выстрелов, зубрица возвращается к стаду.
