Дорога без возврата - Татьяна Николаевна Зубачева
Дед, механически крестясь и бормоча обрывки памятных с детства молитв, искоса поглядывал на Артёма. Ты смотри, как парень к земле прикипел. Ну, дай бог, дай бог… Чтоб не цеплялись и разговоров чтоб лишних не было, всех их он тогда попу назвал крещёными, только бабка правду знала, но объяснил и поняла, замолкла. С Лилькой вот тоже чуть загвоздка не вышла. Нету такого имени крестильного – Лилия. А документы-то все уж оформлены. Но и это уладилось. У попа она Еленой числится, а метрику переписывать не стали. Сошло. А с Санькой, Ларькой и Тёмкой и вовсе… «No problem». А Тёмка-то… с характером. Тихий, тихий, а когда взбрыкнёт, то упрётся, и всё. Так-то он – парнишка понятливый. Шепнул ему, что положено так и нельзя на особицу жить. Так сразу всё понял и без звука пошёл. И ведь прав: сейчас день год кормит.
От злости Артём промолчал всю службу, хотя петь любил и обычно тихонько подтягивал хору, а Саньке за баловство дал такого тычка, что тот всерьёз лбом стукнулся. А, когда всё закончилось и толпа дружно повалила наружу, сразу пошёл домой, не остался поболтать с ровесниками. А ведь и одет он теперь не хуже других, и в школе учится, и деньги в кармане на воскресный пряник водятся. И солнце выглянуло, заиграло.
– Пойду, самовар поставлю, – буркнул он деду и, не оглядываясь ни на кого, размашисто зашагал к дому.
– Ишь, хозяйственный он какой у тебя, – повёл бородой ему вслед Филиппыч.
– Да уж, – дед огладил расчёсанную по случаю воскресенья бороду и солидно крякнул.
Тёмку ему многие хвалили. А что, он уважительный, почтительный, не шалыган какой, и работает уже, деньги в дом приносит. И хоть молодой, да малец ещё по правде, шестнадцать всего, а мужики, у кого дочери Тёме под возраст, уже заговаривают, со знакомства на приятельство норовят повернуть. А чего ж нет? Умный человек всегда наперёд смотрит. Отказываться глупо, кто знает, что там будет.
По дороге Артём немного успокоился. Пусть остальные делают, что хотят, а он сделает по-своему. И дома он сразу переоделся, убрав на место нарядную рубашку, хорошие брюки и ботинки, натянул старые, ещё рабские штаны – дождя уже нет, тепло, нечего рубашку и сапоги трепать – быстро раздул в сенях самовар и пошёл в огород.
Мокрая молодая поросль блестела на солнце, ноги вязли в рыхлой пропитанной водой земле. Много воды тоже незачем, и Артём, закатав штанины до колен, стал расчищать сток, чтоб спустить лишнюю воду в уличную канаву.
– Бог в помощь, – окликнули его.
– Спасибо на добром слове, – ответил он, не поднимая головы.
– А остальные где?
Артём отложил лопату и, запустив обе руки по локоть в холодную чёрную воду, взялся за сидевший в стыке дна и стенки и мешающий воде камень.
– В церкви, – ответил он сквозь зубы.
Камень скользил, не поддавался. Выругавшись по-английски, он всё-таки вытащил его, выпрямился отбросить – потом в дело пристроит – и оторопело застыл. За забором стояли и смотрели на него три женщины и мужчина. И он сразу узнал их. Из Комитета и Опеки. Они и в тот раз приходили. Ну… ну, влип! Артём разжал пальцы, и вытащенный с таким трудом камень плюхнулся обратно, окатив его грязной водой. Машинально он провёл по лицу и груди ладонью, но не стёр, а только размазал грязь.
– Тём! Тёма-а! – звала его от внутренней калитки Лилька. В огород она не заходила, боясь запачкать новенькие высокие ботинки на шнуровке. – Тёмка, да что с тобой?!
И тут, увидев пришельцев, ойкнула и бросилась к дому с криком:
– Деда-а-а-а! Они опять припёрлись!
Одна из женщин негромко рассмеялась, и от её смеха у Артёма ознобом стянуло кожу на спине. Что же делать? Может, дед что придумает…
Услышав, что опять пришли те, из Комитета, а Тёмка на огороде стоит и молчит, дед охнул:
– Вот принесла нелёгкая! Бабка, живо накрывай!
Но весь ужас случившегося дошёл до него, когда, выйдя на огород позвать гостей в дом, увидел полуголого, измазанного грязью Артёма и понял, как на это со стороны смотрится.
– День добрый, – заставил он себя улыбнуться. – Проходите в дом, гости дорогие.
Артём с надеждой посмотрел на него. А дед подошёл к незваным гостям, загородив собой Артёма, и шумно многословно заговорил, поворачивая их, уводя за собой. И за его спиной Артём, пригнувшись, побежал за дом, где Лилька уже ждала его с ковшом воды в дрожащей от страха и напряжения руке.
– Тём, у тебя волосы… – голос у Лильки тоже дрожал.
– Мыла принеси, – Артём забрал у неё ковш.
Лилька метнулась за угол и чуть не сбила с ног бабку, торопившуюся с мылом, чистым полотенцем и ведром воды.
– Одёжу его принеси, – подтолкнула она Лильку. – Давай, горе моё, умывайся, здесь переоденешься, пока дед им зубы заговаривает. От морока лишняя, принесло их не вовремя.
Под бабкину воркотню он умылся и обмыл ноги, сев на завалинку. Лилька уже бежала, неся в охапке его одежду и ботинки. Бабка забрала ведро и ковш, сунула мыло и полотенце Лильке.
– Пошли, здесь он сам, а там дед один.
Когда они ушли, Артём огляделся, быстро скинул рабские штаны и натянул брюки прямо на голое тело – возиться с исподним уже некогда – теперь ботинки, носки Лилька тоже забыла, ладно, авось раздевать не будут, а так штанины длинные, не видно. Ну вот, уже легче. Он помотал головой, руками растеребил кудри и уже спокойно взялся за рубашку, ту самую, красную.
– А бельё не носишь?
Он вздрогнул и обернулся. Комитетская… ну…
– Ношу, – ответил он растерянно.
– И сколько смен есть?
– Зимнего две, да простого три, да тельняшки купили, – добросовестно перечислял Артём, всё ещё держа рубашку в руках.
– А сейчас что ж не надел?
– А… а тепло, – нашёлся он и так обрадовался своей находке, что успокоился и улыбнулся, обаятельно, но без завлекалочки. – Чего ж париться зря?
– Ну, что ж, – она тоже улыбнулась. – Можно и так. Ты одевайся, одевайся.
Он послушно надел рубашку, подобрал упавший на землю витой поясок, подпоясался, застегнул перламутровые пуговички ворота.
– Ну, пошли в дом, – улыбалась, глядя на него, комитетчица. – Тебя одного ждём.
Капитолина Сергеевна с грустной улыбкой рассматривала стоящего перед ней смуглого высокого ещё не юношу, но уже и не подростка. Она, как
