Болевой порог. Вторая чеченская война - Олег Палежин
зданий. Группа противника может нагрянуть ночью со стороны кладбища. В сумерках оно напоминает густой хвойный лес и не просматривается. В этой ситуации спасает «ночник», и наблюдатель, лежащий на крыше.
– Устал я сегодня, – сказал Скачков, присев на корточки. – Воды погреть нужно да рожи умыть, а то одни зубы блестят.
– Согласен, – ответил сержант, – весёлый день был, однако. Завтра ещё веселее будет. Макей говорит, что кладбище чистить нужно, а то «чехи» покоя не дадут. Частный сектор только наполовину чист, и то не факт. Всё ведь не зачистишь. Каждый чердак, каждый погреб, соседи нам не нужны.
– Вот бы нас к наградам представили, – добавил мечтательно Титов.
– За священника, что ли?
– Ага!
– Ты скажи спасибо, что обратно добрались без приключений на задницу. Это уже награда. Большего мне и не нужно. – сказал, медленно поднимаясь с земли, Саня. – Хотя «За отвагу» не помешала бы! Мне её планка нравится.
Сон бойцов был спокойным. Кто бы мог подумать, что далёкие залпы артиллерии будут действовать на солдат лучше снотворного. В блиндаже на печке-буржуйке грелся чайник. Солдат разжился заваркой и заварил крепкий и вязкий чифирь. Пацаны пили его маленькими глотками и уходили на дежурство. Когда глаза привыкали к темноте, приходилось изучать особенности местности. Подмечать слабые места обороны и безопасные отходы. Макеев долго не спал и обходил караулы. «Секреты» расположили по флангам, чуть дальше от основной линии взвода. На окраине кладбища поставили «сигналки» и растяжки, сколько успели. Работы впереди много. После зачистки обещали сапёров. Нужно обследовать дороги, особенно овраги, повороты и перекрёстки, места расположения столбов электропередачи.
Тьма непроглядная, лишь на короткое время освещаемая осветительными ракетами. В этот самый момент стараешься вглядеться в неё и увидеть пригнувшиеся силуэты врага. Мозг работает в эти минуты как у писателя-фантаста, вырисовывая фрагменты неравного боя и героический подрыв гранатой в окружении противника. Потом ты понимаешь, что такой конец тебя не устраивает, и переигрываешь ситуацию в нашу пользу. Представляешь, как подошва твоего «кирзача» лежит на лице поверженного врага, желательно бригадного генерала, и ты прикуриваешь сигарету, позируя для газеты «Красная Звезда». Сигарета обязательно должна быть с фильтром, американской марки. Твоя рука с зажигалкой перебинтована, но ранение несерьёзное, и кость не задета. Ты прокручиваешь всё это в голове много раз, приукрашая и дополняя, пока история не заканчивается звездой Героя и улыбающимся лицом президента.
Кстати, президент у нас теперь новый. Говорят, молодой и сильный. Не алкаш и не генерал, а всего лишь полковник. Короче, одни плюсы. Правда, мы не знаем, как он выглядит. Злой ли, добрый ли? Для нас, солдат срочной службы, это важно. И ещё чтобы на сгущёнку не жадный был. Кормил нас, как бойцов спецназа, и от капитана-психолога защищал. А то здесь на войне очень много желающих приложиться кулаком к солдатской морде.
После таких вполне обыденных мыслей приходит тоска. Она врывается без стука, вышибая двери твоего сердца одним ударом ноги. Заполняет собой всё, вытесняя фальшивый оптимизм и подростковую романтику. Берёт за волосы цепкой рукой и бьёт о бетонную стену. Бьёт так, что не оставляет следа на лице, кроме двух соленых ручейков на щеках. В такие моменты всегда найдётся тот, кто неожиданно окрикнет из-за спины или дружески хлопнет по плечу, вернув тебя в реальность. Ты отвернёшь лицо, незаметно смахнёшь набухшие капли слёз с ресниц и через силу улыбнёшься, собрав всю силу воли в кулак. Тебя поймут, конечно, не один ты такой, но страх показать свою слабость и есть твоя гордость и сила. По сути, всё, что тебе осталось.
Ещё солдату свойственно опережать события, планируя дембель с первых дней службы. На войне он видит себя дома. Грудь в орденах и медалях. Рядом самая красивая девушка двора и ключи автомобиля в кармане. Отец с гордостью опрокидывает за тебя рюмку водки и подмигивает маме так, будто знал всё о сыне заранее. Друзья, особенно те, кто не служил, завидуют тебе чисто по-мужски, не со зла. И ты держишься в разговорах с ними особняком, аккуратно намекая на разницу между вами. Но потом понимаешь, что это ни к чему, и открываешься полностью. Особенно когда пьян. Легче тебе не становится. В глазах собеседника появляется предательский страх и непонимание. Но это не самое страшное. Самое страшное, когда ты начинаешь чувствовать, что тебе просто не верят и откровенно насмехаются над тобой. Тогда возникает острая необходимость найти себе подобных. Нас тянет друг к другу, и мы начинаем сбиваться в стаи. Организуем всевозможные фонды ветеранов боевых действий, потому что пропахли войной, и этот запах просто не выветрить. Нам начинают придумывать психические заболевания, формируя из нас отдельную социальную группу. Врачи с умным видом оперируют таким понятием, как «послевоенный синдром», не имея о войне никакого представления. Эти слова о врачах, не нюхавших пороха. Современное общество забывает, что человек остаётся человеком при любых обстоятельствах, и тому подтверждение – ветераны Великой Отечественной. Люди жили с этим, строили города и растили детей. Так жила целая страна, и никто не пытался вешать ярлыки миллионам победителей.
Взвод управления. Замок
Пока я уточнял примерное расположение третьего взвода, окончательно стемнело. Уж очень не хотелось попасть в гости к бородатым горбоносым мужчинам.
– Вон в темноте угли тлеют, – объяснял Герасимов, – там Тошиба сейчас заступил. Ты с ним аккуратнее, он шуток не понимает и считает плохо. Ответ на пароль из укрытия кричи.
– Блин, это тот, который с акцентом говорит?
– Ага, он самый.
Я отправился к пролому с внутренней стороны двора, по которому сегодня передвигались бойцы роты. Оказавшись снаружи, огляделся и постоял минуту, вслушиваясь в доносившиеся звуки. Вроде всё довольно привычно, если учитывать то, что идёт война и город Грозный для русского солдата гостеприимен, как Берлин в сорок пятом году. Перед глазами асфальтовая дорожка, тёмные силуэты невысоких зданий. Гаражи, склады, вагончики передвижного типа на сварных санях и прочее хозяйство рабочих организаций. Может быть, они хотели восстановить завод, да не успели.
Решил не идти по дороге и держаться ближе к постройкам. Когда в небе вспыхивала осветительная ракета, приходилось задерживаться в тени и запоминать дорогу. Как только ракета гасла, я вновь передвигался вперёд. Через десять минут послышалась солдатская ругань и запах вонючей моршанской «Примы». Я намеренно пнул камень с обочины на дорогу, чтобы привлечь внимание бойцов.
– Стой, два! – крикнули, передёрнув затворами автоматов.
– Шесть, – негромко, но чётко ответил я.
– Проходи, – прозвучал голос в ответ.
– Где третий взвод, ребята? – спросил я часовых, переводя дыхание.
– Они рядом с частным сектором, в двухэтажном здании. Метров триста до конца бетонки, там налево свернёшь. Услышишь, как Хаттаб лаять начнёт, значит, свои.
– Передайте взводному – совещание в восемь, и не стреляйте. Сейчас мы с Макеевым назад пойдём, – предупредил я пост.
Дальнейший промежуток пути я пролетел пулей. Этот участок могли обстрелять со стороны второго взвода ОМОНа. Их сводный отряд был рассредоточен между нашими позициями.
– Стой, три, – прозвучал в темноте голос.
– Пять, – ответил я, остановившись и до сих пор не наблюдая собеседника.
– Замок, ты? – спросил Бригадир.
– Я, не стреляй. Хорошо, что не спите, а где Макей?
– У себя. Там впереди ещё два поста, имей в виду.
– Спасибо, разберусь.
– Ну давай, удачи, – попрощался Бригадир, снова исчезнув в своём окопе, в который я чуть было не угодил ногой. Он был смышлёным парнем, может быть, поэтому и получил такое прозвище. Но с голосом, казалось,
