Буратино. Правда и вымысел… - Борис Вячеславович Конофальский
Папа Карло откинулся на подушку и захрапел, а мальчик остался наедине с собой и со своими не очень весёлыми мыслями: «Да, оказывается, в карты можно не только выигрывать. Надо быть предельно осторожным, а то таскайся потом с дурацкой шарманкой всю оставшуюся жизнь».
Солнце, между тем, село, день кончился, и Буратино, постелив себе тряпку возле комода, лёг спать.
— Ты не забыл? — донёсся шёпот из тёмной щели.
— Нет, не забыл, а что я не должен забывать? — так же шёпотом спросил Пиноккио.
— О хулиганах не забыл? Ведь тебе завтра нужно выяснить о них всё, — шуршал Говорящий Сверчок.
— Нет, конечно, не забыл. Но могу проспать. Вы уж разбудите меня.
— Ладно, с первыми лучами солнца.
— Синьор Говорящий Сверчок, а мне в школе дали кличку.
— Ну и как, она тебе нравится?
— Не знаю ещё, вроде она не очень обидная. Меня прозвали Буратино.
— Буратино? Буратино, Буратино, — хмыкнул Говорящий Сверчок и добавил: — Впрочем, это лучше, чем дурацкое Пиноккио. Ладно, спи, а то завтра не встанешь.
С первыми лучами солнца Буратино уже сидел на дереве, что росло рядом с гимназией, и наблюдал пока за воронами и дворником, так как больше вокруг никого не было. Но парень к делу слежки отнёсся со всей ответственностью, разумно полагая, что лучше прийти пораньше, чем что-то пропустить, опоздав.
Сидеть на ветке, конечно, было не очень-то удобно, но он мужественно терпел. Тем более, что вскоре у себя в комнатах, находившихся над классами, проснулся синьор учитель Колибри. Он расхаживал по квартире в одних кальсонах, был нечёсан, небрит и почёсывал своё тело в самых интимных местах и при этом распевал песни.
— Вот какой лицемерный человек, наш учитель, — прошептал Пиноккио, — сам чешется, где ему заблагорассудится, а стоит кому-нибудь из учеников хоть раз чесануть себя на уроке, как он тут же подлетит и орёт: «Стоять, не шевелиться! Признавайся, подлец, что у тебя: чесотка, вши, блохи или ты месяц не мылся?».
А в другом окне его кухарка плюёт в чашку прежде, чем вытереть её полотенцем и поставить на стол. А после окончания сервировки женщина зычно кричит: «Синьор учитель, завтрак готов», — и садится ковырять в носу.
В общем, Пиноккио нравилось наблюдать за людьми, хотя физически это было не очень-то и легко. Вскоре во дворе гимназии стали появляться ученики, наполняя его шумом и гвалтом, бегая по двору туда-сюда. А Пиноккио, сидя на дереве, выискивал глазами своих врагов и повторял про себя, как заклинание, слова Говорящего Сверчка: «Мы должны знать о них как можно больше. Мы должны знать о них всё». И вот, когда до урока оставалось совсем немного времени, появились и они. Держались парни по-хозяйски, с достоинством. Они не бегали и не играли, а стояли в углу двора, покуривая «в рукав» или лениво прохаживаясь по двору, раздавая всем, кто мешался, пинки и подзатыльники. Вокруг этих троих собралось ещё десяток хулиганов, рангом поменьше, и, видимо, Поджеро был среди них самым влиятельным. Все перед ним выкаблучивали, старались развеселить или угостить чем-нибудь, а он принимал это как должное, милостиво улыбаясь шуткам, и снисходил до принятия даров.
В общем, кое-что Буратино выяснил уже во дворе школы. Но парень понимал, что этого мало, и продолжал сидеть на дереве, даже когда прозвенел звонок и все побежали в класс.
Солнце поднималось всё выше и выше, а наш герой продолжал сидеть на дереве, как ворона какая-нибудь, и мужественно терпел все неудобства. До конца уроков было ещё далеко, и Пиноккио решил слезть с дерева, сходить к колодцу — попить воды. Но в это самое время открылось окно туалета и из него сначала высунулась морда Хитрюги, а затем и он сам. Потом вывалившиеся длинные ноги предваряли выход из окна туловища с беззубой головой. И, наконец, еле пролезая в окно своими плечами, появился сам Поджеро. Троица быстро пересекла двор и скрылась за углом школы. Буратино спрыгнул с дерева и бегом бросился за хулиганами. Вскоре он догнал их и стал следить за ними издалека.
Надо признаться, хулиганы стали казаться ему людьми достаточно любознательными и весёлыми. Первым делом они направились к пруду. Там они сначала подсматривали за купающимися прачками и даже попытались стянуть одежду, что лежала на берегу, но одна из прачек была оставлена специально на этот случай, и она дала им отпор. Потерпев это маленькое фиаско, хулиганы искупались сами. После чего они проголодались и влезли в сад, где нарвали себе яблок, груш и сломали сливу. Ввиду этого им пришлось залепить большим и твёрдым яблоком в глаз хозяина сада, который при помощи маленькой трусливой собачки и палки пытался получить сатисфакцию за причинённый ему ущерб. После вегетарианского обеда пацаны отправились к рынку вдоль железной дороги, где они не отказали себе в удовольствии покидать камнями по окнам проезжающего пассажирского поезда.
Вскоре ребята оказались на рынке, где некоторое время общались с себе подобными. Но ничего на рынке предпринять не могли ввиду появления там того самого полицейского, с которым мы уже знакомы.
Слежка оказалась делом интересным. Чувство опасности будоражило, волновало, это походило на игру, серьёзную игру, но в то же время Пиноккио осознавал необходимость всего этого занятия. А хулиганы и не подозревали, что за ними следят. Сначала они издали наблюдали за полицейским, надеясь, что он уйдёт. Но вскоре пацаны поняли всю тщетность своих надежд и убрались с рынка в направлении церкви.
Пиноккио не мог понять, что они замышляют. А хулиганы вели себя так, словно хотят ограбить алтарь или ризницу. Они не выходили на открытое пространство, передвигались крадучись и всё время озирались. Наконец, двое из них спрятались, а Хитрюга направился к двери храма, но не вошёл туда, а стал рядом с дверью и что-то начал делать. И, очевидно, сделал то, что хотел. В это время из храма вышел служитель и, увидев Хитрюгу, попытался его схватить, но тот кинулся прочь.
— Держите его, — заорал служитель, — он опять кружку для подаяния обчистил!
Кое-кто из слепых попытался его схватить, а один хромоногий даже побежал за ним вслед, но Хитрюга летел, как ветер. Одна нищенка, правда, успела врезать ему по ноге костылём, но это только подзадорило беглеца. Хромоногий нищий продолжал
