Порою нестерпимо хочется… - Кен Кизи
А в автобусе, откинувшись на спинку кресла, у окна дремал, просыпался и снова дремал Ли, редко когда открывая больше чем один глаз, чтобы взглянуть сквозь свои темные очки на проносящуюся за окном Америку. Сбавить скорость… Стоп… Обгон разрешен… Элегантные юнцы, развлекающиеся под навесами кафе, и точно такие же, элегантно отдыхающие в кемпингах после своих уличных развлечений… Осторожно… Сбавить скорость… Стоп… Скорость без ограничений…
Ли засыпал и просыпался, двигаясь к западу, трясясь над огромным урчащим автобусным мотором; (Ивенрайт рывками продвигается к югу от уборной к уборной) бесстрастно засыпал и просыпался, глядя на проносящиеся мимо дорожные знаки; (Дрэгер едет из «Красного враля», периодически делая остановки, чтобы выпить кофе и внести в тетрадку новую запись) радуясь, что не стал покупать в дорогу дешевое чтиво. (Дженни смотрит на облака, тянущиеся к морю, и начинает петь низким, приглушенным речитативом «О тучи… о дождь…») От Нью-Хейвена в Нью-Йорк, оттуда в Питтсбург, туда, где жизнь, где у людей ровные белые зубы, где много спагетти и хлеба с чесноком, где баночное пиво с рекламными наклейками. (Черт бы побрал этот понос! Ныряя в очередной клозет, Ивенрайт делает еще одну зарубку на мече Немезиды.) Кливленд и Чикаго. «Масса удовольствий… на маршруте 66!» ( «Положение владельцев кафе тяжелее, чем простых рабочих, — записывает Дрэгер. — Последние отвечают лишь перед работодателем, владельцы кафе — перед каждым посетителем».) Сент-Луи… Колумбия… Канзас-Сити, дезодорант для мужчин заглушает запах пота! Денвер… Чейена… Рок-Спрингз — Угольная Столица Мира. ( «Но и самый большой упрямец раскалывается, как ореховая скорлупа», — запечатлевает Дрэгер.) Добро пожаловать в Орегон! Скорость строго ограничена. (Пусть этот чертов упрямец только подождет, когда я швырну ему в морду эти документы!) До ярмарки в Юджине 88 миль… ( «Человек, — записывает Дрэгер, — есть… будет… может… не должен…») Радуга… Синяя река… («О тучи… — поет Дженни, — облака, разите моего врага».) Фин-Рок… Либург… Спрингфилд… И только в Юджине он окончательно просыпается. Он проехал весь путь, почти не замечая этого. Он выходил на остановках — покупал плитку шоколада, кока-колу, принимал душ и возвращался на место, сколько бы времени до отправки автобуса ни оставалось. Но чем ближе он подъезжал к Юджину, тем чаще попадались в пейзаже наглухо закрытые двери с заржавленными замками. А после того как он пересел в Юджине на другой автобус, раздолбанный и неудобный, и тот пополз вверх на горный кряж, отделяющий побережье от остального континента, он почувствовал, что его все больше и больше охватывает тревожное возбуждение. Он смотрел на зеленую гряду гор, высящуюся впереди, заросшие густой зеленью кюветы и серебристые облака, словно привязанные к земле высокими и тонкими струйками осеннего дыма, как дирижабли. На огромные рычащие трелевочные тракторы, с ревом вырывавшиеся из зарослей, волоча за собой связки бревен, как… (как уж не знаю что, но в детстве, подобно ужасным драконам, они каждую ночь выползали из заколдованных гор, наполняя кошмарами мои детские сны. Эти воскресшие чудовища моего детства за все время путешествия стали первым намеком на то, что решение мое было чересчур поспешным.)
— Но я еще могу передумать и вернуться, — напомнил я сам себе. — Я вполне могу это сделать.
— Что сделать? — поинтересовался сидевший через проход от меня мужчина — я только сейчас обратил на него внимание: небритый увалень, разящий всеми возможными запахами. — Что ты сказал?
— Ничего. Простите, просто подумал вслух.
— А я во сне разговариваю, представляешь? Честное слово. Мою старуху это просто сводит с ума.
— Мешает ей спать? — любезно поинтересовался я, раздосадованный своей небрежностью.
— Да. Но не то, что я говорю. Она специально ждет, когда мне начнет что-нибудь сниться. Понимаешь, боится, что пропустит что-нибудь… Нет, не то чтобы хочет поймать меня на чем-нибудь, она знает, что я уже стар бегать за юбками, или, по крайней мере, она так считает, черт бы ее побрал… Нет, говорит, что слушать меня — все равно что загадывать судьбу. Всякие там предсказания, ну и прочее.
И чтобы продемонстрировать свои способности, он откинулся на спинку и закрыл глаза. «Сейчас увидишь…» — широко осклабился он. Рот его обмяк, раскрылся, и уже через мгновение он начал храпеть, что-то бормоча себе под нос:
— Ага, не покупай у Элкинса этот участок. Хорошенько запомни…
«Боже мой, — подумал я, глядя на желтую пасть этого нового дракона, — куда я еду?»
Я отвернулся от покрытого щетиной профиля и устремил взгляд в окно на проплывавшие мимо геометрические фигуры — прямоугольные рощи грецких орехов, параллелограммы фасолевых полей, зеленые трапеции лугов с красноватыми точками пасущегося скота; абстрактный мазок осени. «Ты же просто заехал взглянуть на старый добрый Орегон, — предпринял я попытку успокоиться. — Это всего лишь причудливый, прекрасный, цветущий Орегон…»
Но тут мой сосед икнул и добавил:
— …Вся земля там заросла чертополохом.
И мою невозмутимую картину всеобщего благолепия как ветром сдуло.
(…Всего лишь в нескольких милях впереди автобуса Ли, на той же самой дороге, Ивенрайт принимает решение перед въездом в Ваконду остановиться у дома Стамперов. Он горит желанием предъявить Хэнку улики, он хочет увидеть, что отразится на лице этого негодяя, когда он поймет, какие веские доказательства имеются против него!)
Наконец, мы минуем перевал и начинаем спускаться вниз. Впереди я замечаю узкий белый мостик, который словно страж охраняет мою память. «Дикий ручей» — сообщает мне указатель, подразумевая канаву, которую мы только что пересекли. «Ты только подумай, старик, Дикий ручей! Чего только не рисовало мое детское воображение, когда я сопровождал маму в ее частых поездках в Юджин и обратно!» Я высунулся из окна, чтобы проверить, не бродят ли все еще по этим доисторическим берегам порождения моей детской фантазии. Ручей бежал вдоль знакомого спуска шоссе, журча на перекатах,
