Война - Максим Юрьевич Фомин
Неожиданно кровь обильно потекла из пяти разрезов. Я подумал, что хватит, и когда контролёры подошли забирать мойку, я её просто выбросил. Почему-то я подумал, что под угрозой «тебе пизда» Марк имел в виду то, что поведёт меня в петушиную хату. Я решил, что если мой разговор с ним миром не закончится, я разгонюсь и ударюсь головой об угол. Мой сосед Ёж как-то исполнил такое на 97-й.
Марк договорил по телефону и начал меня отчитывать:
— Ты что, блатным хочешь стать? Что ты чудишь? Кто тебе сказал это сделать? — он говорил что-то ещё, но я его не слушал. — Пойдёшь сейчас на 4-й пост, узнаешь, что такое тюрьма!
«4-й пост? Да это амнистия!» — подумал я про себя. Буквально накануне Паша, объясняя, где порядочные хаты, а где нет, сказал, что на 4-м посту все хаты порядочные. Мой подельник Артём сидел в 408-й. Камеры 4-го поста очень маленькие, с трёхэтажными нарами («пальмами»), во многих камерах протекает крыша. Все эти бытовые удобства для меня, который только что внутренне пережил смерть, не имели никакого значения. Живой и в безопасности — что ещё нужно?
Выводной, уже без Марка, повёл меня на 4-й пост.
* * *
11 декабря 2015 г. Еленовская исправительная колония
Нам приказали подняться и построиться в три шеренги. Пришёл завхоз карантина, молодой парень с большим шрамом на лице.
— В колонну по трое. Пошли!
Нас вели не по стометровке, где бараки, а через столовую и церковь. Видимо, боялись, что остальные зеки узнают о «тёплом» приёме. Здание карантина, больницы и УК (участок усиленного контроля) на этом лагере находились под одной крышей. Нас завели в локалку УК. Построились. Пришёл начальник оперчасти.
— Значит, слушайте сюда! Меня зовут Пётр Петрович Малый, я начальник оперчасти, кто не знает. Сейчас вы идёте на шмон. Все команды выполняются бегом. Колющее, режущее у вас есть? Запрещённое что-то есть?
В ответ мы молчим.
— Так вот, если хоть один сотрудник проколет себе пальчик какой-нибудь иголкой, то вы охуеете. Блатные тут есть? Бродяги?.. Нет? Вот и хорошо.
Мы смотрим на Носа — он молчит.
Малый ушёл наверх.
— По двое, пошли наверх! — крикнул какой-то контролёр.
Вскоре мы услышали со второго этажа дикие крики. Там кидали мужикам тряпку, как на прошлом этапе.
— Вытирай! Вытирай, я сказал! Скотина…
— А-а-а-а!!!!
— Мразь, ты будешь за собой вытирать?
— А-а-а-а!!!!
— Вот так, молодец…
Я слышал крики раненых, но эти крики мне показались особенно жуткими и до сих пор стоят в ушах. Раненый на поле боя кричит от физической боли, умирает его тело, а может, всего лишь только часть. Здесь ломали людей, и это были крики умирающей души.
Бьют следующую пару.
— Бля, может, хватит стоять, а пора вскрываться? Могу вскрыться и вскрыть того, кто боится, — говорит Толик. — Хули мы стоим, пока там мужиков ломают?
Он достаёт мойку. Нос, перепуганный, бьёт его по рукам.
— Не надо, Толик, можем движ наломать. Крепанёмся.
Мойка улетела. Толик не решается пойти вразрез слову бродяги.
Слушать крики становится просто невыносимо. Я понял, что меня полностью парализовал страх. У меня нет сил для сопротивления. Всё как-то слишком быстро меняется в моей жизни, и я не успеваю перестраиваться. Три месяца назад я был защитник Родины, теперь люди с шевронами ДНР будут меня бить? За что?
Крики избиваемых стали невыносимы. Вскоре вывели какого-то молодого паренька, помню, что он из Мариуполя. Он еле шёл, держась за забор. Ему ударом рассекли пополам ягодицу, шла кровь…
«Бля, может, они устанут? И меня не сильно будут бить? Вроде уже тихо стало… Господи, помилуй! Господи, помилуй!» — роились мысли в моей голове. Тихо было, потому что пошли Добрый с Толиком. «Добрый — “бабка” прохаванная, что-то натрусил, его и не били, наверно… — думал я. — Господи, да минует меня чаша сия, впрочем, не моя воля, но Твоя…»
Моя очередь. Руки трясутся, давление… Выдержу? Дай Бог сил.
Бегу по лестнице, бьют палками. Забегаю в комнату для шмона. Там нужно выложить все вещи из сумки на большой стол. Всё цветное постельное бельё и какую-то мелочь выбросили. В комнате целая гора вещей, которые отшмонали. Шмонают меня, полностью раздеваюсь до трусов.
— Прямо по коридору и налево, — говорит контролёр.
— О, этого толстого я буду бить! — слышу — кто-то говорит из сотрудников.
Ага, вот где пытошная. В парикмахерской. По режиму, всех, кто прибыл, нужно подстричь. Их стригут, а затем заставляют мыть пол. Полы на лагере мыть могут «козлы» и петухи. Вроде как моешь за собой, но есть нюанс — тебя заставляют это делать, а не ты сам, по своей инициативе делаешь уборку. Я как знал и подстригся перед этапом.
— Так он же лысый! — сказал парикмахер контролёру.
— Ничего, ты всё равно проведи по голове машинкой, — ответил контролёр и, повернувшись ко мне, сказал: — Смотри, никуда не уходи!
Я не знаю, что отвлекло контролёра, он куда-то ушёл, и я быстро выскочил в коридор, почти добежал до своих вещей, как вдруг эта скотина заметила меня.
— Стой! — Ткнул он мне палкой в грудную клетку. — Там всё?!
— Д-да… — от волнения я аж начал заикаться.
— Ты будешь на нас работать? — спросил зачем-то он.
— Где? В охране? На вышках стоять?
— Ты что, блядь, контуженый?!
— Есть немного!
— Ладно! Пошёл! — сказал контролёр и ударил меня вдогонку по ногам.
Крики следующих избиваемых донеслись до моих ушей.
Бог благ. Я пропетлял.
Оказывается, Марк шепнул операм, что знает меня и со мной нужно не перегнуть палку, так как я могу вскрыться, как тогда, три года назад. Решительное действие в прошлом принесло мне дивиденды в будущем.
* * *
Настал конец этого ужасного дня.
Нас закрыли в большом спальном помещении, где был большой стол, нары, дючка и один умывальник. Я смотрел на лица молодых парней, которых сегодня сломали, и понимал, что они уже никогда не станут нормальными людьми. Когда ломают через колено, ты становишься душевнобольной. Когда ты переступил через себя в вопросе своего достоинства, то ты легко переступишь через что угодно. Это как духовная смерть. Я смотрел на многих ребят и видел по глазам, что некоторые думают о суициде.
Решил отвлечься и почитать Писание, открыв в случайном месте. Попался эпизод в Гефсиманском саду, как специально.
Христос пошёл на Крест за незнакомых ему людей, многие
